Несносный ребенок. Автобиография

В крошечном садике его заинтересовали только две вишни с набухшими бутонами. Морис потребовал у бригадира осветителей, чтобы тот выставил свою технику и вишни зацвели. Рабочие установили гигантские прожекторы на 15 киловатт и обеспечили бедным вишням полив. Тем временем Морис отправился обедать в кафе напротив. Всю трапезу он непрестанно плакался Патрику, который выслушивал его с ангельским терпением. Через два часа Морис пришел проверить вишни, они зацвели, но были полумертвыми от жары. Конец смены. Морис, брюзжа, уехал, а мы остались собирать оборудование. Камеру даже не пришлось доставать из коробки.

Исполнительный продюсер глотал слезы. Он должен был найти другой павильон. Морису не нравился ни этот, ни какой-либо еще из тех двадцати пяти, что ему предлагали каждое утро. Один за другим Морис швырял на пол поляроиды, кляня павильоны и продюсера за его хреновый вкус. Патрик отвечал за общую ситуацию, я – за носовые платки для продюсера, который был безутешен.

Патрик попросил его принести из дома поляроид, более легкий и не такой дорогой. Исполнительный продюсер выбрал один и передал его Патрику. На следующее утро, в перерыве между двумя походами в кафе, Патрик подошел к Морису.

– Кстати, сегодня утром я проходил мимо вот этого павильона. Он, конечно, дерьмовый, но я сказал себе, может, стоит его сфоткать, – как хороший актер подсунул ему снимок Патрик.

Морис тут же купился и с видом победителя обернулся к продюсеру:

– А! Ты видишь? Стоило всего-навсего ударить палец о палец! Или отыскать в себе хоть чуточку таланта! Патрик нашел за пять минут, а у тебя недели ушли на поиски этого гребаного павильона.

Продюсер, подыгрывая, опустил голову, словно признавая свое поражение.

Я никак не мог понять эту методику поисков, так же, как и то, почему Морис находился в таком депрессивном состоянии. Черт побери, он снимает свой фильм! И должен быть самым счастливым человеком на свете.

– Просто ему страшно, – с бесконечной нежностью ответил Патрик.

В одно мгновение я понял, что творческий акт может быть болезненным. Вы делаете нечто уникальное, и все вокруг будут судить вас за это. Морис мечтал лишь об одном: о возможности творить, и боялся лишь одного – возможности творить. Вглядывание в себя наталкивается на чужие взгляды. Вот дилемма. Как только я это понял, поведение Мориса стало казаться мне не таким ужасным.

В другой день мы снимали в метро. Жерар и Изабель раз пятнадцать забывали текст. Каждый раз Морис принимался бранить Изабель, поскольку боялся оскорбить Жерара.

– Ты ничтожество! Как я мог выбрать тебя на эту роль? В кино ты вообще полный ноль! Я в последний раз работаю с непрофессионалкой!

Морис сделал все возможное, чтобы дестабилизировать ее и чтобы это дестабилизировало Жерара. Но Изабель прекрасно знала Мориса. Она не моргнув глазом с олимпийским спокойствием отвечала:

– Да, Морис. Конечно, Морис. Я понимаю, Морис. Сделаем еще один дубль, Морис?

Изабель железная. Она выигрывала в каждом раунде, и это сводило его с ума.

Ассистент оператора должен был заправить новую пленку. Мы прервались на пять минут. Осветители налаживали свет. Изабель и Жерар в ожидании уселись на скамейку и обсуждали погоду. Я на минутку замер, глядя на двух этих прекрасных актеров. Между ними явно существовала какая-то сопричастность, и Морис об этом знал. Он хотел запечатлеть этот момент, ничем не примечательный, но «истинный».

Морис остановил парня, который нес камеру, и прошептал:

– Давай! Снимай!

Но проблема заключалась в том, что звук был выключен, свет погашен, а главный оператор ушел пить кофе, и камеру переносил механик. Ассистент оператора услышал и взял это на себя. Механик камеры поднес ему камеру на плечо, и ассистент оператора установил диафрагму и навел резкость. Ассистент звукорежиссера заметил какую-то активность и предупредил звукорежиссера, чтобы тот на всякий случай записал. У Мориса было радостное лицо, как у ребенка в рождественское утро. Он легонько подтолкнул своего нового оператора, чтобы тот приблизился к актерам, которые не знали, что их снимают. Впрочем, этого не знали не только они, но и фотограф, который увидел то же, что и Морис. Фотограф незаметно приблизился к актерам, загородив их Морису.

– Стоп! – завопил Морис, и все наконец поняли, что мы снимали.

Патрик вбежал в павильон. Бедняга отлучался в туалет.

– Ты хочешь помешать мне снимать мой фильм, да?! – кричал Морис фотографу.

Но тот был здесь старожилом, его не так-то просто было пронять.

– Морис, прекрати. Света не было, а твой главный оператор в баре. Я делаю мою работу, когда ты не делаешь свою, вот и все, – возразил ему бывалый фотограф.

Морис почернел от гнева и принялся проклинать всех и вся.

– Я возвращаюсь к живописи, раз в кино никому не нужен! – простонал он, направляясь к выходу. Патрик поспешал за ним.