Несносный ребенок. Автобиография

С тех пор как я стал понемногу заниматься кино, мои отношения с Кэти улучшились, так как она единственная в моей семье по-настоящему любила это седьмое искусство; во всяком случае, она одна забрасывала меня вопросами. Она хотела все знать об актерах и съемках. Она была немного наивной, но сознавала это, что делало ее ужасно симпатичной. Кэти – по-настоящему ласковая и добрая мама. Этого было для меня достаточно, чтобы полюбить ее и забыть прошлое. Отец, кажется, был с ней счастлив, и он стал гораздо более предсказуем. Правда, мы с ним по-прежнему не могли найти общий язык. Наши отношения ограничивались обменом банальностями и натянутыми улыбками. Но, как бы то ни было, в этой части моей семьи, кажется, установился мир. А когда на море штиль, не стоит привередничать.

К несчастью, это продолжалось недолго. Кэти заболела странной болезнью. После перенесенной желтухи у нее начался гепатит. Она похудела, хотя толcтой никогда и не была. Прежде я не знал, что печень перерабатывает яды в питательные вещества, и когда шалит печень, болит голова. У Кэти случались приступы слабоумия, и несколько раз она попадала в психиатрическую больницу.

Семья моей матери переехала на юг, где все проводили шесть месяцев в году, кроме пса Джерри, который предпочел переселиться в рай. После его смерти мама снова взяла бассет-хаунда, такого же, только моложе. Дом был красив, он стоял посреди холмов, заросших виноградниками, в нескольких километрах от Ла-Гард-Френе. Департамент Вар, оливковые деревья, лаванда и цикады. Как у Паньоля.

Брюс подрос, целыми днями барахтался в бассейне и скоро должен был вновь пойти в школу.

Франсуа восстановил команду «Формулы-2», с которой выступал за несколько лет до этого. Она называлась ГСА[40]. Завод, на котором производили автомобиль, находился у въезда в Гонфарон, гербом которого был летающий лиловый ослик, а специализировался город на засахаренных каштанах. Никто не смог мне объяснить, почему ослик был лиловым и летал, но, боюсь, тут не обошлось без абсента.

Маргарита переехала из своей квартиры в Ла Гаренн-Коломб в дом престарелых в департаменте Сена-и-Марна.

Моя вторая бабушка Ивонна вернулась с Мюриэль в родную Бретань, не оставив нам адреса. У меня больше никого не было в Париже.

Мне так хорошо было знакомо одиночество, с которым я прожил все мое детство, но в юности одиночество совсем иное. Ребенок не знает мира, который его отверг. Подростку он известен. В детстве у нас нет машины, поэтому мы ходим пешком, и это нормально. В юности машина уже есть, но нет бензина. Как будто одиночества было недостаточно, жизнь приносит новые разочарования. Поэтому я так вцепился в единственного приятеля, который меня принимал. Это был Пьер Жоливе. Возможно, он испытывал моральный долг перед моим отцом и хотел ему этот долг вернуть.

В то время я чувствовал себя одновременно сильным и хрупким. Мне бешено хотелось признания, но мою веру могла поколебать любая малость. Я был как могучий дуб без корней, растущий на песке. Малейшее дуновение ветра могло свалить меня на землю. Пьер держал меня за руку, а мне было нужно, чтобы кто-то меня обнимал.

Как-то я встретил в пекарне молодую хорватку. Она была довольно хорошенькой, с большими голубыми глазами, но, на мой вкус, слишком сильно красилась. Она с трудом подбирала слова на французском, зато говорила с очень милым акцентом. Я предложил себя в качестве переводчика, она согласилась, и я помог ей купить круассаны. Я помнил несколько слов по-хорватски еще со времен Пореча. Я поделился с ней своими знаниями, чем вызвал ее улыбку. Лед был сломан. Ее звали Ладва.

Изо дня в день у меня были одни и те же проблемы: найти работу и место, где переночевать. У Марка Жоливе, брата Пьера, была большая квартира напротив универмага «Бон Марше». Но гостевую комнату уже занял молодой актер со сломанной рукой. Ему едва исполнилось двадцать, и его звали Ришар Анконина. Марк предложил мне диван. Я был на седьмом небе. Я оставил чемодан в комнате Ришара, зубную щетку в туалете у входа, а постельные принадлежности в шкафу в гостиной. Мне казалось, что я расположился во дворце с панорамным видом на бульвар Распай.

По вечерам у Марка собирались друзья, и от этих встреч мир постоянно менялся. Пьер и Марк придумывали все новые игры, и мы забавлялись. Среди игр были две, которые мне особенно нравились. Братья показывали на большом экране фильм, отключив звук, и, импровизируя, придумывали диалоги. Я чуть не умер со смеху, когда в сцене между Лорен Бэколл и Хамфри Богартом последний сетовал на дурной запах от трусов партнерши.

Была еще одна игра, которая также пользовалась большим успехом. В словаре выбиралось сложное слово, которого никто не знал, и каждый должен был написать к нему толкование. Затем Марк зачитывал все толкования, включая верное, которое следовало угадать. Мы непрерывно хохотали, и нам ни разу не удалось угадать верное толкование. Эти игры на самом деле были некими упражнениями, которые изо дня в день заставляли меня развиваться.