Несносный ребенок. Автобиография

Когда фильм закончился, раздались аплодисменты. На выходе я стоял рядом с Клодом, который выслушивал впечатления каждого. Я впервые присутствовал на таком ритуале. Немного похоже на похороны, только вместо соболезнований вам говорят комплименты. От всего этого у меня остался странный привкус. Мы, как муравьи, трудились ради нашего божества, нашего произведения искусства, а люди говорили нам какие-то путаные фразы, которые можно было бы отнести к любому фильму. Мы подарили им истинное, а они нас отблагодарили фальшивым. Словно заплатили за работу фальшивой монетой. Старая журналистка подошла со своей вишенкой на торт:

– Это шедевр, Клод. Потрясающе. Так мощно, – произнесла она дрожащим голосом и со слезами на глазах.

Клод взял ее руки в свои:

– Правда? Тебе понравилось? Ты не можешь себе представить, как мне приятно, что тебе понравилось, – с чувством ответил он.

Я был ошеломлен. Эта старая мумия всю дорогу храпела, как могла она осмелиться… Мне захотелось разоблачить ее и отправить на эшафот, но я боялся ранить своего режиссера, выбить его из колеи в тот момент, когда он казался мне таким уязвимым. Пять минут я размышлял, но жажда справедливости была слишком сильна, и я не удержался.

– Ты знаешь, та журналистка, я сидел с ней рядом на показе, и она почти все время спала. – Я постарался произнести эту фразу как можно более тактично и тут же извинился за болезненную правду. Клод улыбнулся и приобнял меня за плечи.

– Я знаю, я это видел, – сказал он с озорной улыбкой.

В тот день я понял одну важную вещь. Существует божество/фильм, а еще существуют журналисты/Церковь. Бог никогда никого не убивает, но Церковь убила многих во имя Бога.

* * *

Несмотря на болезнь, Кэти вновь была беременна. Ничто не могло ее остановить. Мою третью маленькую сестренку назвали Фанни. С мальчиком и на этот раз не получилось. Возможно, поэтому отец сблизился со мной, однако его чувства все так же не находили выхода, застряли где-то между сердцем и мозгом. Я не знал, как их высвободить.

Несколько дней я провел в Риме, в огромной квартире отца, рассказывая им мою жизнь, к которой они не имели никакого отношения. Хорошей новостью было то, что мне это уже не доставляло страданий, как прежде. Мне пришлось повзрослеть.

Вернувшись в Париж, я вновь встретился с Пьером Жоливе. Пьер и Марк покончили со своим знаменитым дуэтом «Реко и Фриго»[43]: они вышли из возраста клоунов. Пьер выпустил альбом со своими песнями, а я стал его помощником, бесплатным, конечно, но мне было плевать. То, чему он меня учил, не имело цены. В то время денег для нас не существовало. Мы питали голову и сердце и лишь иногда – желудок. Деньги не вписывались в наше уравнение. Они были бензином, который заливают в машину, а так как в то время мы передвигались пешком, вопрос о бензине перед нами не стоял.

Через несколько недель мы были в студии звукозаписи. Звукорежиссер представлял собой разновидность аутиста с телосложением будды и походил на персонажа из «Властелина колец». Его звали Дидье Лозахич по прозвищу Дидива. Пьер сочинял музыку и сотрудничал с басистом Ван ден Бошем, талантливым, но скандальным. Взгляд у него был стеклянным, как витражная мозаика. Ударника звали Джеки Буладу. Он был очень хорош, когда психовал, в остальное время еле шевелился, как в замедленном танце. Для одной песни Пьеру нужно было соло на гитаре. Лозахич был знаком с подходящим парнем, молодым, одаренным и недорогим, в ту пору сочетание двух этих качеств было необходимо, чтобы найти работу.

Молодой гитарист явился. Не старше девятнадцати, робкий, с ремнем футляра на плече. Рокер с головой кокера. Он был одет в кожу и носил ковбойские сапоги. Вид у него был бунтарский, но он был вежлив, как монах.

Пьер поговорил с ним тридцать секунд, затем дал ему послушать песню и указал точки входа и выхода. Парень понял. Пьер заторопился и предложил попробовать прямо сейчас.

– Запиши на пробу, мало ли, – учтиво предложил ему юноша.

Лозахич нажал на «запись» и начал играть этот кусок. Гитарист, с наушниками на голове, дождался, когда нужно было вступать, и выдал нечто умопомрачительное. Прямо Джими Хендрикс в лучшие годы. Парень доиграл соло. Мы были в шоке.

– Что-нибудь в этом роде? – смиренно спросил виртуоз.

Пьер молча кивнул. Ему такое и не снилось.

– В самом деле, здорово. Оставим этот вариант, – наконец бросил Пьер, слегка обескураженный таким даром.

Парень практически с одного раза исполнил соло для всех отрывков. В перерыве я отвел его в сторону. Мы были почти ровесниками, это нас сближало, и мы разговорились.

– Как тебя зовут?

– Эрик Серра, а тебя?

– Люк Бессон.

– Ты на чем играешь? – спросил меня Эрик.

– Ни на чем. У меня толстые пальцы. Я снимаю кино.

– Класс.

– Ты играешь суперздорово. Всех уложил на обе лопатки.

– Я волновался. Гитара – не совсем мое. Вообще-то я бас-гитарист.

– И чем ты сейчас занимаешься?

– Играю в группе, с приятелями.

– На гитаре или на басах?

– На ударных, мои приятели не слишком хорошо играют.

Я получил доказательство, что передо мной гений.

– Ты сочиняешь музыку?

– Немного.