Несобранная проза

– Я никогда и не сомневался, Тамара Панкратьевна, что вы способны на всякий смелый, прекрасный, великодушный поступок.

Да, да… На прекрасный и великодушный… И, ах, какой смелой!

И с этими словами стала быстро подыматься в следующий этаж. Эта сцена и краткий диалог произвели на меня тягостное и неприятное впечатление, от которого я не мог избавиться в продолжение всего дня и который так во всей сохранности и принес обратно в гостиницу.

Лег я рано и тотчас же глубоко заснул, как вдруг был разбужен легким стуком в дверь и какою-то беготней по коридору. Меня будил отельный слуга, сообщивший, что в номере, занимаемом Штолями, произошло большое несчастье. Покуда мы проходили несколько сажен, отделявших мою дверь от комнаты, где жил Федор Николаевич, я узнал, что мои знакомые в эту ночь оба пробовали застрелиться: барыня, мол, убилась наповал, а барин жив и невредим.

«Неужели, – подумал я, – это и есть тот великодушный, прекрасный и, ах, какой смелый поступок, о котором твердила мне несчастная Тамара Панкратьевна?» Но, как бы там ни было, одно было несомненно, что госпожа Сырцова застрелилась очень метко, чего совсем нельзя было сказать про подпоручика Штоля, который, если и был убит, то, во всяком случае, не пулей.

Тамара Панкратьевна лежала спокойно на кровати. Лицо ее было не тронуто, так как она стрелялась в сердце; Федор же Николаевич лежал ничком на диване в страшном беспокойстве, не выпуская из рук уже разряженный пистолет и громко рыдая.

Когда тело Тамары Панкратьевны перевезли в ближайшую больницу и удалились посторонние люди, неизбежные при подобных катастрофах, я отвел Федора Николаевича к себе в комнату, чтобы развеселить и разговорить его в эту тяжелую минуту.

Из его несвязных восклицаний я узнал всю историю этого самоубийства, конечно, отрывками и в свете несколько преувеличенном. Как оказалось, Федя и Тамара Панкратьевна давно уже любили друг друга, и последняя захотела отдать всю свою жизнь Штолю и этим спасти его. Спасание началось с того, что, добыв известную сумму денег, они поехали в Москву, деньги моментально прожили и задолжали всем, кому только было можно. Федя ни чуть не изменился, да и Тамара Панкратьевна тоже, так что поневоле от мысли спасти Штоля она перешла к плану разрешить всю историю великодушным и смелым поступком, что и привела в исполнение.

В данную минуту положение моего Ромео было очень плачевно, да и, по правде сказать, такой случай может расстроить любого человека, как бы легкомыслен и эгоистичен он ни был. Решив не спать остаток ночи, я ходил по номеру, между тем как Федор Николаевич полулежал на диване, закрыв глаза, и, казалось, дремал. Наконец, до меня донесся с дивана какой-то шопот. Я остановился, и шептанье тоже прекратилось. Начал ходить, – опять тот же звук.

– Вы что-нибудь говорите, Федя?

Тогда шопоток обратился в еле уловимый, но, тем не менее, внятный лепет:

– Боже мой! Боже мой! Как вы должны меня презирать!

– За что же, помилуй Бог, я буду вас презирать? Во-первых, вы теперь несчастный человек, а во-вторых, конечно, эта история большой грех и страшное безумство, но вы в нем столько же виноваты, как покойная Тамара Панкратьевна, и потом, не по вашей же вине у вас случилась осечка, или что там…

Федя открыл глаза и оживился.

– Не правда ли, ведь, это не по моей вине? О, я твердо решил следовать за Тамарой: она сама меня просила сделать это вторым, чтобы ей не ослабеть. Револьвер был в полной исправности, но все-таки это ужаснс. Что будут обо мне говорить, думать? Ведь, я же офицер, как никак. Будут в газетах цыганить!

Тут я даже уже рассердилая на моего фанфарона и сказал:

– Вот уже, действительно, за такие мысли стоило бы вас презирать. Как вам могут теперь приходить в голову такие глупости? Неужели вам только и дела, что соображать, что о вас станут говорить?

– Да, конечно, теперь я должен только молиться, чтобы Бог простил мой грех и ее.

– Да, признаться, это было бы куда уместнее, а главное, вам нужно измениться, встрепенуться, выбраться на другую дорогу и постараться загладить то, что вы понаделали.

– Да, да. Вы совершенно правы! Вы мне настоящий друг. И, вот, уверяю вас, клянусь вам, как только я продам кавказские земли, так сделаюсь другим человеком, только вы меня не оставляйте! Ведь, отчего я такая дрянь? Потому что все меня бросили, и я нищий, а за землю мне дадут сто тысяч.

– Это, конечно, правда, что человеку богатому быть добрым и порядочным нетрудно, но вы на свои земли лучше не надейтесь, а постарайтесь сейчас же приняться за новую жизнь и поступайте так, будто вы уже обеспечены и никаких забот у вас нет.

Федя вздохнул и ответил:

– Да, я так и поступал, ни о чем не заботился и денег своих не считал, а, вот, видите, к чему это привело.

– Это не совсем то, что я говорю, Федор Николаевич. Особенно худого, положим, в этом ничего нет, но для подобного поведения нужна большая сила и легкость духа, которые помешали бы человеку впадать в уныние и расстройство, а у вас такой силы еще нет.