Несобранная проза

– Ты не забыла, завтра мы едем смотреть лошадей для нового нашего дома, нашего, нашего, моя радость! Там, на Карпатах, мы будем одни и будем так счастливы, как никто в мире, и моя царица не будет хмуриться, и будет только великой, а здесь она и великая и маленькая, и сильная и слабая.

– Я слаба, потому что люблю.

– А там от любви ты будешь все сильней и сильней.

– А Лиза? – произнесла графиня, закрывая глаза.

– Княжну мы выдадим замуж, – вот и все. Сандра Яковлевна откинула тяжелую полу полога у широкой на ступеньках кровати.

– Я не люблю, это мне напоминает катафалк, а что бы ни говорили поэты, любовь у меня никогда не соединялась с мыслью о смерти. «Я умер от счастья любви разделенной», нет, нет, – этому я не верю.

– Мало ли что говорят поэты – ответил Морбеши равнодушно, но Сандра Яковлевна именно потому преследовала поэтов, говоривших о смерти в любви, что все яснее и яснее чувствовала эту близость, ей все чаще казалось, что она проваливается в густую черноту, что она замуравлена, засыпана землей, – и она не любила спать без света. Она зажгла свечку и раскрыла на середине очередной французский роман, где в 1001-ый раз банально и красноречиво описывалась любовь, и устало закрыла свои тяжкие глаза, как будто для того, чтобы не видеть, как мелькала по потолку тень бабочки, похожая на тень от летучей мыши…

III.

При дневном освещении комната Сандры Яковлевны не производила такого мрачного и траурного впечатления, как при одной свече. Была комната как комната, убранная с обыкновенной тяжеловесностью. И сама графиня Морбеши тоже не казалась уже королевой и владычицей, а была довольно заурядной пожилой женщиной, хорошо сохранившейся, державшейся прямо, с большими усталыми глазами. Положим, в данную минуту и не для кого было быть королевой, так как в комнате находились только Сандра Яковлевна и Лиза.

– Я очень рада, что муж ушел куда-то по делам, нам никто не будет мешать.

– Разве наш разговор будет так длинен, тетя?

– Это будет зависеть от того, как он пойдет, и потом чему же удивляться, дитя? Ведь мы с тобой почти не говорили, а ты уже стала совсем взрослая. Не замечаешь, как дети растут, а сама старишься.

– Ну полно, тетя. Вам ли говорить и думать о старости?

Сандра Яковлевна сдвинула слегка густые брови и, пропустив мимо ушей замечание племянницы, продолжала:

– Я хотела поговорить с тобой о моем муже, графе.

– О сеньере Николае?

– Да, отчего ты покраснела?

– Оттого, что я не понимаю, что я могу о нем говорить. Это уж такое ваше личное дело, вас двоих, что мне даже не хотелось бы вмешиваться в него. Ведь ты же у меня не спрашивалась, когда выходила замуж…

– Ты, конечно, вполне права. Это должно было быть наше личное дело, нас двоих, но вот оказывается, что это не совсем так.

– Что ж, тут еще замешан кто-нибудь?

– Да. Как это ни странно, тут замешана ты.

– Действительно, это более чем странно.

– Ты еще ничего не понимаешь?

– Нет. И не хочу понимать.

– Ага! Не хочешь? Это другое дело! Что ты думаешь о графе Морбеши?

– Я его слишком мало знаю. Я знаю только, что вы его любите.

– А он меня? А он меня?

– Ну, милая тетя, я не знаю. Вероятно, и он вас любит.

– Нет, не «вероятно», а наверное он меня любит… пока, но с минуты на минуту готов полюбить другую. Он влюбился в тебя.

– Тетя, милая тетя!

– Он влюбился в тебя – ты, может быть, этого не замечаешь, как он следит всегда за тобою взором, как он ищет случая подойти к тебе ближе, коснуться хотя бы твоего платья… Как у него меняется голос, когда он говорит с тобой. О, мне известен этот влюбленный голос… И когда я смотрю в его глаза, я вижу в их зрачках другую. Я вижу тебя!

– Вы, тетя, больны? Вам может это все казаться. Я клянусь вам, что Морбеши никогда не говорил мне о любви.

– Но он скажет, скажет о ней, не сегодня, так завтра.

– Что же делать?

– Да, что же делать, дитя? Об этом я и хотела с тобой поговорить.

Сандра Яковлевна быстро подошла к окнам и, опустив жалюзи, снова вернулась к дивану, где сидела племянница. От волнения ли или от наступившего полумрака ее лицо вдруг сделалось значительней и патетичней. Щеки побледнели, фигура сделалась более стройной, и снова заблестели тяжкие глаза королевы.

– Еще ничего не произошло, но и нельзя, чтоб что-нибудь происходило. Нужно это предотвратить: ты не думай, чтоб я была слаба. Я знаю все хитрости женщины и любовной игры, наконец, как это ни позорно сознавать, но я держу его деньгами. Но я старею… а видеть всегда перед лицом 18 лет –18 лет, в которые можешь влюбиться, это может человека заставить забыть все наслаждения, все чувства и даже богатства. А Николай способен на безумства, ты его не знаешь, он не только наемник, нет, Лиза, он чувственный и безумный человек…

– Но вы же, тетя, гораздо меня красивей, и синьор Николай вас любит.

– Да, но тебе 18 лет. Иметь тебя всегда перед глазами в том же доме, видеть, как ты спускаешься с террасы в сад, чувствовать, что где-то там, за тремя комнатами, но здесь, близко, ты распускаешь волосы перед сном, всегда думать о тебе и видеть тебя перед глазами – это такое искушение, такое искушение!..