Несогласный Теодор

По приезде в Израиль я начал работать в Хайфском университете, хотя жил в Тель-Авиве; приходилось все время мотаться туда-сюда; к счастью, в Израиле всё близко. В Израиле того времени расклад с высшим образованием был такой. В Иерусалиме был важнейший университет страны. Университет Тель-Авива считал себя самым важным, потому что он самый крупный. А университет в Хайфе был самым новым и по составу учеников не только еврейским, но также арабским, что было для меня немаловажно. Вокруг Хайфы проживало большинство арабского населения Израиля. Как результат этого, десять процентов учеников университета были палестинцы (которых в Тель-Авивском университете было тогда меньше одного процента). Отношение к арабскому населению становилось важнейшим элементом политики страны. Закончилась вторая война, израильтяне получили очень много арабских земель и, конечно, зажали всеми силами арабов. Стоял вопрос, что делать дальше. Среди евреев меньшинство, к которому и я принадлежал, считало, что надо обменять эти земли (с крупным добавочным арабским населением) на мир. Правительственные круги думали по-другому. Я считал, что надо было помогать тем, кто продолжал эту борьбу с правительством, и что включение крупной территории с традиционным арабским населением чревато изменением характера Израиля.

Едва ли не первое, с чем я столкнулся, – конфликт на заседании университетского совета, членом которого я стал автоматически благодаря профессорскому статусу. Трое коллег, членов совета, заявили протест по случаю того, что ректор снял с работы араба – младшего преподавателя за то, что его брат был членом арабской националистической ассоциации. Позиция этих коллег была: мы не суд, и действовать карательно не наше дело. Есть суд, пусть разбирается, если наш преподаватель что-то незаконное сделал. А если он просто брат того-то или кузен того-то, это ненаказуемо, а если наказуемо, то это черт знает что, это искривляет всю юридическую систему новой страны.

Впервые придя на заседание, я был с ходу поражен тем, насколько израильский университетский совет отличается от сената Шеффилдского университета. В Хайфе они орали друг на друга. (Впрочем, в английском парламенте тоже орут, но это показное.) Там черт знает что творилось. В центре дебатов об исключении из состава преподавателей араба за то, что брат его не понравился полиции, кто-то выкрикнул цитату то ли из Библии, то ли из Талмуда, что ты не разрешишь змеям жить в твоей среде. Я так и взлетел со своего стула: “Не смей называть людей змеями только потому, что они других убеждений или национальности”. Он закричал про свободу слова. Заседание с ходу превратилось в скандал.

Результаты голосования меня потрясли. В защиту уволенного публично выступали немногие – четыре члена совета, включая меня. Но при подсчете выяснилось, что против ректора проголосовало четырнадцать человек, примерно треть. Это значило, что одиннадцать человек промолчали, но, когда дошло до голосования, высказались против увольнения. Для меня это был какой-то новый Израиль. Тот Израиль, из которого я уезжал в Великобританию, был сравнительно либеральным, спокойным, дружелюбным, левые спорили с правыми, но все ощущали, что они вместе. Это ощущение начало таять.

После заседания ко мне подошел один из промолчавших; мы знали друг друга давно. Он спросил:

– Что скажешь, Теодор, про результаты голосования?

Помню, что я ему ответил:

– Уверен только в одном: если завтра безграмотный и слепой араб придет в этот университет просить места профессора, они не посмеют ему отказать без серьезных размышлений.

Раздался хохот, шутка разлетелась по университету.

Три года я провел в Хайфе. Не все шло гладко – я-то рассчитывал работать с великим социологом Зигмундом Бауманом, который ехал преподавать в Хайфский университет и пригласил меня присоединиться к нему. Но Бауман от Хайфы отказался. А я стал негласным патроном “левых” среди преподавателей и студентов – это определилось моим профессорским статусом. Студенты создали организацию, состоявшую из политически левых, и в ней выделялись члены кибуцев, арабы и особо многочисленная группа студентов из Латинской Америки, свежеприбывшие в Израиль. Свою организацию они задорно назвали YESH, что на иврите значило “Мы есть”. Мы начали выпускать газету, которую назвали “Post Mortum”; она стала самой читаемой университетской газетой в Хайфе. Люди YESH явно сотрясали устои, представляя невероятное в то время единство арабов, евреев и эмигрантов в Израиле, объединенных идеологией единства “левых”.