Несогласный Теодор

Это был хороший период. На мои лекции ходило куда больше людей, чем было записано, темы были интересные. Но главное – общественная жизнь. В 1968-м я на два года перебрался в Бирмингем, потому что у них ушли все социологи, и они попросили Шеффилд меня одолжить. В то время там началась студенческая забастовка, которую стоит описать. Новый ректор, медик из Шотландии (медики у нас были часто консерваторами), отказал студентам, попросившим студенческого представительства на заседаниях сената. В течение следующих двадцати минут он получил сидячую забастовку, то есть студенты оставались в кампусе. И вызвал полицию, чтобы убрать бастующих из кампуса. На что полиция ответила, что это не их дело. Английская полиция не занимается тем, что выбрасывает студентов из университета. (Что было полностью противоположно ситуации в Америке, где полиция ворвалась в Колумбийский университет и избила как студентов, так и преподавателей, которые встали стеной, чтобы защитить своих студентов.)

Студенты засели в университете. А мы, преподаватели, примерно сорок человек с разных факультетов, создали комитет защиты студентов. Чтобы, если полиция передумает, встать меж студентами и полицией. Для верности дела я остался ночевать в своей университетской комнате. В полночь я пошел смотреть, что происходит в главном здании университета. Пикеты удерживали двери, но меня пустили. Там лежало на полу человек четыреста; громкоговоритель, предназначенный для трансляции церемоний, играл “Интернационал”. И четыре девчонки, две пары, танцевали твист под “Интернационал”. Для меня 1968 год – это, в главном, те девчонки, танцующие твист под “Интернационал”. Столько в этом было легкости, хорошего настроения и дружелюбных отношений… На следующий день, после жестких переговоров, ректор отменил запрет на участие студентов в заседаниях сената. И поблагодарил всех за то, что они вели себя так цивилизованно. Потому что, покидая помещение, студенты вымыли окна и полы. И только после этого передали ключ представителю университетских властей.

Но в целом по стране ситуация оставалась напряженной. Воскресные демонстрации проходили каждую неделю; в них участвовал и я. Однажды член французского парламента, правый, заявил: “Нам не будут указывать, как жить, немецкие евреи”, намекая на происхождение лидера студенчества Сорбонны Кон-Бендита. Назавтра студенты Сорбонны маршировали по улицам Парижа, скандируя: “Мы все немецкие евреи, мы все немецкие евреи”. И мы в Лондоне устроили марш солидарности. Наши студенты начали скандировать: “Мы все немецкие евреи!” Вдруг вспомнили, что я иду в первых рядах, и уточнили лозунг: “Мы все немецкие евреи, кроме Теодора!”

Шестьдесят восьмой был приятен тем, что много шутили. Это не была борьба с кровью на асфальте. Это была веселая борьба. Кроме, может быть, Италии, где было создано практически партизанское движение. Что было результатом 1968-го? Изменение общей атмосферы произошло, но законодательства практически не изменились. В университетах большинство требований студентов были приняты. Общество в целом стало менее формальным, что было особенно заметно в Англии. Я галстука не надевал и раньше, но этим выделялся. Помню, я услышал, как моя секретарша объясняет кому-то, как меня узнать: “Он будет единственным человеком без галстука”. Сегодня вид профессора без галстука лишь подтверждает, что он и впрямь профессор.

Глава 5 Неудобный Теодор

В Израиле все происходило наоборот.

Раньше, перед 1968-м, человеческие отношения были неформальными, что особенно чувствовалось в академической среде, но явно признавалось и на улицах города. Определенное ужесточение произошло после 1968 года, но неформальность оставалась еще надолго, как особая характеристика страны.

Из Англии я вернулся туда спустя три года, “отучившись” и снова думая, что навсегда. Первая причина возвращения заключалась в том, что поставленные цели были достигнуты – я мог писать по-английски свободно, защитил докторат, выпустил книгу “Неудобный класс” и ответил на мучивший многих (меня в первую очередь) вопрос: почему провалился ленинский первоначальный план революции и каким образом она реально произошла. Вторая причина – в том, что левое движение, частью которого я чувствовал себя, фактически распалось под ударом победной для Израиля войны 1967 года. Друзья звали меня вернуться и включиться в работу по его воссозданию. (Для принципиальной оппозиции против правительства нет более трудной вещи, чем война, в которой побеждаешь.)