Несовременные записки. Том 3

С этого момента начались судебно-коммунальные кошмары. Во-первых, установилась прочная холодная война — нам гадили кто как мог. У бабы Груни хватило сообразительности изобрести наимерзейший кошмар — она перестала смывать за собой дерьмо. Бороться было бесполезно, я пытался предъявить претензии, Танечка-первая вцепилась мне в волоса и заголосила как резаная, ты сам, падло, за собой не убираешь, а других страмишь, взъелся на старуху слабосильную, шары-то законопатил, и пошла, и пошла, праведница проспиртованная, я ее застукал потом за просмотром моей почты — письма вскрывала, тля — но сдержался, бить не стал, ещё подохнет, да к тому же близился процесс. Да, это было во-вторых, следствие, если можно так выразиться, следователя звали Чумаков, интеллигентного вида сморчок, с причудами: чихнет, нос утрёт и с довольным видом выдаст изречение — эх-ха, Чумаков загремел. С первых разов он мне не понравился, скользкий, воду мутит, будто не я — потерпевший. Допрашивал, допрашивал, да ещё тревоги прибавил: выхожу из кабинета, а навстречу — Танечка-вторая, хвост крючком и намазанная, что на целый кордебалет хватило бы. На меня, конечно, ноль внимания, и прямиком на допрос, желает показания давать, сил нет, пришлось задержаться, поглядеть в щелочку — так и есть, спина по-кошачьи, подвязки гэдээровские, спасибо капитану, а Чумаков гремит и, дурак, извиняется, и покашливает. Ну зверь-баба, ей только подол задрать, и кто хошь за неё и коня на скаку, и в горящую избу. Чумаков первый побежит. Побрёл я из райотдела, да как-то невзначай завернул в контору по обмену жилья, чего-то там заполнил и квитанцию там получил, и в бумажник засунул, а дома — сюрприз, повесточка в милицию по заявлению гражданки… бабы Груни, то есть, что спёр Сергей Иванович Макаров у означенной гражданки пийсят метров половика, спёр, и глазом не моргнул, а туда же, внучат сажать, пускай сам отправляется леса валить за кровные бабкины половики.

Так, одна больная рассказывала своим близким и знакомым, что её соседи, подобрав ключи к её квартире, в её отсутствие проникают в квартиру, крадут продукты, вещи и т. д. Родственники и знакомые больной вместе с ней обращались в милицию с тем, чтобы было начато расследование.

Ну гнусь, думаю, ну мразь, чуть дверь Груне не вынес, а она зудит: хулигань, хулигань, еще заявление напишу, дохулиганишься. Сволочная жизнь пошла, я издергался хуже, чем в ВОХРе в своё время, честное слово, аппетит пропал, и сон вместе с ним, Маринку отослал в деревню из этого бардака, всё перемешалось — и половики, и дерьмо, и японский зонтик, такое болото, и до процесса освободили Санаторьевича, героем явился, Танечкина взяла, в меня как будто кто кулак всадил, а вытащить забыл. Этот малолетка вёл себя просто по-хамски, можно подумать, вернулся из армии, а не из тюряги, рассекал — грудь колесом, не таился, чуть вечерок — к подружке своей, она ему в матери годится. Я его не стерпел, припугнул, зажал в уголок, потребовал деньги назад и пару приемов показал, герой сник на некоторое время, а потом снова приободрился, а меня выспрашивали про половики — Груня их, как потом выяснилось, под кровать запихала, сова старая, жалко было выбрасывать-то, дело и закрыли, а тут процесс над Маратиком на носу, и неутомимая Танечка-вторая, на этот раз она, кропает телегу на меня, что-де в наше отсутствие мы поселили в комнате подругу и жила она целый месяц, а это совершенно незаконно и противно. Действительно, жила хорошая Маринкина подруга, о ней и у меня приятные воспоминания остались, но жила всего два дня, втянули ее в разбирательство, вызвали на процесс, ну и нервотрепка была, закатали Маратика за колючую проволоку, Груня прослезилась, Маратик набычился, Танечку-первую на суд не взяли, вся в синяках, неудобно, Танечка-вторая улыбалась направо и налево, я чувствовал себя оплёванным, несмотря на приговор, заодно разобрали и случай с подругой, она выступила да я вытащил квитанцию про обмен жилья — наша взяла, и я потребовал новое дело завести, на Танечку-вторую, о клевете, и дело завели.