Неспящая [=Кикимора]

— Райда велел передать вам его слова. Этот человек — из пограничья, отлучённый. Тот самый, кого мы искали. Он смертельно ранил Райду, хотел добить ножом. Лада его застрелила. На всём оружии теперь её отпечатки. Райда велел, чтобы вы подтёрли всё, а потом вложили нож в руку отлучённому, а пистолет — Райде, и только тогда вызывали дружину и полицию.

— Это всё? — сурово уточнил Эрик.

— Всё, — подтвердила Алиша.

— Ну, спасибо. Сами бы не сообразили, — раздражённо буркнул Эрик. — А тебе лучше исчезнуть отсюда, осторожно и быстро.

— Уйду обратно по порталу, — безжизненным голосом произнесла Алиша.

— Лада, я провожу Алишу, хорошо? — раздался надо мной голос Корышева.

— Ты у меня разрешения спрашиваешь? — изумилась я, открывая глаза. — Я тебя не держу.

— Мне надо знать, ты в порядке? — настойчиво уточнил он.

— Нет, Никита, я не в порядке. Но это не удивительно, правда? Иди, куда хочешь. В ближайшее время я с этого дивана точно никуда не денусь.

Он погладил меня по плечу и побежал на террасу, куда уже вышла Алиша.

Я снова откинулась на пухлую спинку дивана, глядя, как Эрик ходит между двумя телами с телефоном у уха.

Потом он подошёл ко мне.

— Ну, как ты?

— Жива, — отозвалась я, стараясь унять дрожь. — А ты?

Эрик развёл руками:

— Многовато событий для одного дня.

— Прости меня, пожалуйста.

Эрик отмахнулся:

— Совсем ты не о том, — он сел рядом, проверил мой пульс, посмотрел в глаза. — Симптомов нет?

— Эрик, я только сегодня ночью вышла из кокона, ты забыл?

— После такой встряски возможен повторный, ты же помнишь, как было с Вероникой. У меня с собой нет успокоительного, а было бы кстати.

— У меня есть, — сказал подошедший Корышев. — Сейчас принесу.

Эрик отправился встречать дежурную группу дружинников, а Корышев, повозившись в своём кухонном уголке, принёс мне стакан воды и огромную зелёную пилюлю.

— Ты уверен, что это не тарк? Превратишь ещё меня в неведому зверушку…

— Нет, зверушки из тебя, пожалуй, не получится, — серьёзно сказал Корышев. — Но лёгкий обморок возможен. Для нас вполне заменяет сон, которого мы лишены.

— Это запрещёнка, что ли?

— Нет, всего лишь импортная новинка.

Я протянула руку, и он сбросил мне в ладонь огромную капсулу с жёлудь величиной. Я проглотила её и подивилась, как она не застряла у меня в горле. Корышев заботливо придерживал стакан, пока я запивала.

— Когда кикимора убивает, выходя из кокона, или во время срыва, она хотя бы не осознаёт этого. А я не представляю, как мне теперь обо всём этом забыть, — проговорила я, когда Корышев отставил стакан.

Он горько вздохнул и вдруг привлёк меня к себе и осторожно погладил по голове. Я ткнулась в его плечо, и слёзы всё-таки полились, и сдержать их было уже невозможно.

Мы долго сидели так. Вокруг уже сновали какие-то люди, слышались голоса и странные звуки, что-то происходило, может быть, даже нечто очень важное. А Корышев всё обнимал меня, заслоняя от всех. Слёз накопилось на доброе ведро, но они всё-таки закончились, и мне стало спокойно, даже как-то почти безразлично, словно меня уже ничего и не касалось. Очень было похоже на дрёму. И это, к счастью, был не кокон. Я не чувствовала ни тошноты, ни вялости, только полную пустоту и безразличие.

И вдруг среди этого заторможённого ада надо мной раздался негромкий голос, который я не узнала, но прекрасно расслышала сказанное: «Горжусь тобой, родная. Ещё сильнее, чем прежде…». Я резко отпрянула, отталкивая Корышева, и тут же потеряла сознание.

Глава 37

Когда я очнулась после успокоительного обморока, я была уверена, что открою глаза и упрусь взглядом в знакомый потолок своей комнаты. Но оказалось, что я всё ещё лежу на пухлом кожаном диване Корышева, укутанная красным клетчатым пледом, а под головой у меня подушка в прохладной и скользкой шёлковой наволочке. В огромной комнате горели два низких торшера, за окном уже явно ночь, а вокруг никого.

Я мгновенно вспомнила всё произошедшее в подробностях, и меня аж в воздух подбросило. Я скинула плед и вскочила разом на ноги.

— Куда рванула?! — раздался сзади голос Корышева. — С добрым утром, кстати!

Я обернулась к нему. Корышев был уже в домашних мятых брюках и такой же мятой льняной рубашке с закатанными рукавами.

— А разве утро? — растерялась я.

— Как посмотреть. Четыре утра… или ночи. Дождь идёт, темновато поэтому.

Я уставилась на то место, где совсем недавно были два мёртвых тела. Их увезли, пятна замыли, а на этом месте лежал мохнатый ковёр.

— Почему я здесь?! Почему Эрик не забрал меня домой?!

— Потому что он уехал не домой. Марецкий велел ему срочно приехать в штаб, — пожал плечами Корышев. — Мы решили, что тебе лучше остаться здесь, а когда очнёшься, я тебя отвезу домой.

— А?.. — я махнула рукой на коврик.

— Дружинники увезли. Марецкий насмерть бился с полицией за подведомственность инцидента…

— Я таких слов не знаю.