Неспящая [=Кикимора]

— Он хотел оставить расследование за дружиной. Дело чести, всё такое. Полицаи возражали. Но Марецкий был убедителен, он умеет, — фыркнул Корышев. — Мы с Эриком оба дали показания, что Карпенко был у меня в гостях и ждал нас здесь, а когда мы втроём вернулись, то побоище с участием неизвестного уже состоялось… — продолжая говорить, Корышев направился в кухонный уголок и принялся там доставать чашки. — … Выглядит всё так, будто Марецкий в это поверил.

— Точно поверил? Он не дурак, вообще-то.

— Именно что не дурак, — подтвердил Никита. — Понимает, что убийство своего предшественника ему лучше быстро и триумфально раскрыть, причём так, чтобы у события не оказалось далеко идущих последствий. И не важно, что он сам по этому поводу думает.

— А что мы думаем по этому поводу?

— В каком смысле? — удивился Корышев.

— Кого я убила со страху? Опасного врага или старого друга?

Корышев страдальчески покачал головой и шагнул ко мне, но я подняла руку:

— Давай больше не будем обниматься. Я не прошу меня жалеть, просто ответь.

— Эрик недавно звонил мне из штаба, — сказал Никита. — Собрались оповестить родных погибшего, и выяснилось, что жену и детишек Карпенко, тех самых, о которых все так или иначе от него слышали, никто никогда не видел. Когда Карпенко собирал у себя ребят на шашлыки, жена его с детьми каждый раз якобы была то на курорте, то у тёщи. И соседи по подъезду сказали, что мужчина всегда жил один. Так что не было у него никого на самом деле. А вот тарки были, ты же своими руками их вынула из его кармана.

— Но кикиморой он не был!

— Не был, судя по всему. Это и не обязательно. Даже наоборот, для его миссии тут полезно было иметь обыкновенный организм. Он ведь лет двенадцать в питерской дружине провёл, никогда не был жесток с кикиморами, всегда нормально к ним относился, имел всю информацию о людях. Представляешь, какой простор для массового изготовления и подбора футляров? Поэтому Питер и был всегда в первых строчках угрожающей статистики по ККМР.

Я поёжилась. Никита ещё некоторое время на меня встревоженно смотрел, потом снова повернулся к своим чашкам.

— Основная версия у них пока такая, — сказал он. — Карпенко знал своего убийцу раньше, пригласил его сюда, и здесь они успели что-то не поделить. Наверное, позже Марецкий захочет и твоих показаний. Надеюсь, ты понимаешь, что должна говорить, чтобы не подвести ни себя, ни нас с Эриком.

— Конечно, понимаю, — я подошла к Корышеву, положила руку ему на плечо. — Спасибо тебе, ты очень помог мне вчера. И таблетка сработала.

— Для чего ещё нужны друзья? — усмехнулся он. — Какой кофе будешь?

— Никакой.

— Почему?

— Не голодна, и нет настроения совершенно. Давай в другой раз. Сейчас мне ни до чего, если честно. И отвези меня домой, пожалуйста. Побыстрее.

— А что за срочность в четыре утра ехать домой?

— Вероника там одна.

— Я с ней разговаривал пять минут назад, она в полном порядке. Нет никакой необходимости подрываться домой среди ночи.

— Есть необходимость. Мне надо собираться.

— Куда?

— Меня должны вызвать на передержку, официально, с вещами. Надо собрать чемодан.

Корышев шумно вздохнул, отставил свои чашки с ложками и повернулся ко мне.

— Тебя не вызовут.

— Почему это?

Он кивнул на ближайший к дивану журнальный столик:

— Вон твоё заявление лежит. Марецкий не успел отдать его в регистрацию, я его вчера сразу же отобрал у него.

— Как?! Зачем?!

— Как? С помощью кнута и пряника, — буркнул Корышев. — На этого прожжённого карьериста тоже есть способы воздействия. А зачем… А затем, что это очень плохая идея, и реализовать её я тебе не дам. Я сделал то, что сделал, потому что так надо. И точка.

— Что ты себе позволяешь, Корышев?!

— Я себе позволяю всё, если это тебе на пользу.

— Я ведь пойду опять к Марецкому и сделаю по-своему!

Он только плечами пожал и горестно покачал головой:

— Ну, почему же так? Что с тобой? Почему тебе так хочется сгубить себя?!

— Я объяснила это Эрику, и примерно то же самое я сказала вчера тебе. Я не смогу больше здесь жить. Здесь всё напоминает мне о том, чего у меня больше нет… Я не собираюсь себя губить. Я хочу справиться с этим и никого не напрягать собой. Раньше это называлось «уйти в монастырь» и никого бы не удивило. Почему все так удивляются сейчас, я не понимаю.

Корышев о чём-то крепко задумался. Стоял, прислонившись спиной к буфету, рассеянно потирал то лоб, то подбородок и напряжённо думал.

— Никита, не надо искать способ меня отговорить. Ты ведь не можешь знать, что со мной происходит.

— Так расскажи, — хрипло буркнул он.

— Да я с ума схожу. По-настоящему. Я разговариваю с людьми… С тобой, например. И я слышу слова, которых ты не говорил…

— Может, говорил всё же? — Никита растерянно откашлялся.

— Да не мог ты говорить о том, о чём не знаешь и знать не должен! А я это слышу!

Он ещё раз покашлял в кулак и сказал деловито:

— Расскажу тебе сейчас одну вещь. Есть в пограничье один сложный и очень редкий тарк, называется он «тарк бессмертия» или «девять жизней»…