Несравненная

Ей много раз объяснялись в любви, добивались ее любви, но еще никто, ни разу не просил ее руки. Растерялась, не зная, что ответить, и, растерявшись, – заплакала… Слова Петрова-Мясоедова, сказанные хоть и с волнением, но негромко и твердо, как и всегда он говорил, были столь неожиданны, будто в настежь распахнутые окна гримерной громыхнула внезапная гроза, от которой, без всяких раздумий, хотелось в страхе пригнуть голову. Прежде всего, от внезапности.

Арина голову не пригнула, она расплакалась, закрыв лицо руками. И не увидела сначала, а только почувствовала, как широкая сильная ладонь пригладила ей волосы и замерла, успокаивая, утешая и обещая защиту от любой напасти. Она перестала плакать и сказала вздрагивающим после слез голосом:

– Но мы же совсем не знаем друг друга, Иван Михайлович, мы с вами всего лишь несколько раз виделись…

– Узнаем. У нас впереди много времени. Я уже все продумал. Как мне сказал ваш антрепренер, через несколько дней вы возвращаетесь в Москву, а я уже завтра должен следовать дальше на восток – служба. Надеюсь, что через месяц-полтора, когда вернусь, смогу получить отпуск. И тогда приеду к вам, туда, где вы будете. За ответом приеду. Я не тороплю вас, Арина Васильевна, я убежден, что торопиться нам некуда, жизнь у нас впереди будет долгая и счастливая.

Петров-Мясоедов убрал ладонь с головы Арины, наклонился и поцеловал ее в волосы, осторожно, чутко, как целуют спящих детей, чтобы они нечаянно не проснулись.

12

На следующий день Петров-Мясоедов уехал, и Арина, проводив его на станции, возвращалась вместе с Ласточкой в Иргит. Стоял полдень, только что прошел теплый, короткий дождь, и солнце, выскочив из-за нечаянно наплывшей на него тучки, светило ярко и весело. Лиходей, получив строгое приказание, тройку свою в бешеном беге не разгонял, не вскрикивал и не свистел, ехал степенно и важно, будто вез стеклянную посуду. Пыль, прибитая дождиком, из-под колес не поднималась, дышалось на полную грудь, и на душе царила такая благость, такой сладкий покой охватывал, что Арина старалась даже не шевелиться, боялась, чтобы резким движением не потревожить эти чувства, столь для нее непривычные. «Может, за ухо себя ущипнуть, может, чудится, – думала она, – вот проснусь, а вместо тройки, как в сказке, тыква гнилая… Да что же я – все о печальном! Радуйся, голубушка, радуйся, сказал же Иван Михайлович, что жизнь у нас длинная будет и счастливая… Неужели будет? Да будет, Аринушка, будет, ты только сама поверь и все будет. Все!»

Она склонила голову на широкое плечо Ласточки и тихонько, едва слышно, запела, без слов, и даже не заметила, когда уснула – безмятежно уснула, крепко, как уже давным-давно не спала.

А пробудилась только в Иргите, когда уже подъезжали к «Коммерческой», где на крыльце, поджидая их, степенно прохаживался Черногорин, помахивая легкой тросточкой, которую купил утром в пассаже и с которой, похоже, еще не наигрался. Увидев тройку Лиходея, он быстро и ловко сбежал по ступенькам и замер, уткнув тросточку в булыжник, словно хотел упереться на нее, чтобы не упасть. Вид его, перегнувшегося и опирающегося на тросточку, был столь потешен, что Арина рассмеялась, а Ласточка, прикрыв рот широким рукавом кофты, отвернулась.

– И чем же я вас так рассмешил, милые дамы? – Не разгибаясь, вкрадчивым голосом поинтересовался Черногорин. – Может быть, тем, что беспокоюсь о вас и бегаю по крыльцу в ожидании словно ретивый любовник? Хороши, очень хороши, даже милы, я бы сказал, мои очаровательные дурочки! А пораньше приехать не могли?! Не могли, спрашиваю?! Где вас черти таскают?!

– Яков Сергеевич, дождик мы пережидали, – миролюбиво ответила ему Арина, – просто дождик пережидали, и никаких неприятностей за дорогу не случилось. А что задержались маленько – прости уж нас, грешных…

Миролюбивый и даже слегка покаянный тон голоса Арины обезоружил сердитого Черногорина, и он замолчал. Разогнулся, ловко взмахнул тросточкой, крутнул ее, как заправский франт, и первым, не оглядываясь, пошел в гостиницу, но, открыв дверь, сделал вид, что запоздало вспомнил о дамах, и пропустил их вперед. Впрочем, сердитый пыл его на этот раз развеялся быстро, и в номере у Арины, когда они уже остались вдвоем, он заговорил спокойно и негромко:

– Как я понимаю, объяснение состоялось, и ответ ты дала. Когда будет свадьба?

– Яков Сергеевич, родненький, ответа я никакого не дала, и сроков свадьбы пока не назначено. Но скажу тебе честно – похоже, я влюбилась, и крепко… Ты знаешь, ты все знаешь, Яков, ты же умный человек, и поймешь… Я, как будто ребенок, под защитой, нет, пожалуй, неверно говорю…

– Не надо, Арина, не надо, ничего не говори. Главное, чтобы тебе было хорошо, а все остальное не имеет абсолютно никакого значения. Лишь бы тебе было хорошо. Тогда и мне будет радостно. Хоть я антрепренер и шулер, как утверждает несравненная Арина Буранова, но у меня тоже душа есть. Живая, между прочим, душа и очень даже нежная…

– Ладно тебе, Яков, не насмешничай…