Несравненная

– Если быть умными, – раздумчиво заговорил Черногорин, – следует нам сейчас вещички собрать и отбыть отсюда первым же поездом.

– А как же выступление? – удивилась Арина.

– Да и черт с ним, с выступлением! Я же говорю – собрать вещички и – ту-ту!

– Нет, Яков Сергеевич, уезжать нам никак не следует, да я и не поеду!

– Вот и говорю – если бы умными были… Но этим ценным талантом, Арина Васильевна, нас, увы, обнесли. Придется смириться. Решаем следующим образом: выступление у нас в воскресенье, значит, приезжаем сюда под вечер, выступаем, а утречком, как рассветет, сразу на станцию. До воскресенья поживем в этой деревне… как она называется?

– Колыбелька, – подсказал Филипп.

– Значит, поживем в Колыбельке, на кружева полюбуемся.

Арина попыталась что-то сказать, но Черногорин так сурово взглянул на нее, что она благоразумно промолчала.

13

Гуляевский петух был красавцем. Голову всегда держал гордо – по-царски. Алый гребень, побитый во многих драках, свисал чуть набок словно заломленная шапка ухаря-молодца, шаг медленный, величавый. Выступал он вдоль забора, строжился на кур, которые копошились в земле, и круглый глаз его горел готовностью вступить в бой со всяким, кто насмелится нарушить его хозяйские границы. Но таковых смельчаков в окрестностях не находилось, и поэтому гуляевский петух, привыкший верховодить, был немало ошарашен, когда явилось перед ним среди белого дня необыкновенное зрелище. До того необыкновенное, что он поднял одну ногу, да так и замер, не зная, что ему предпринять: то ли в бой кинуться, то ли бежать прочь сломя голову?

Зрелище и впрямь было презанятное для Колыбельки, пожалуй, и невиданное с первого дня ее основания. По деревенской улице, густо заросшей по краям молодой крапивой и еще не заматеревшими лопухами, двигалась внушительная процессия: впереди, в парадном мундире и с такой же гордой посадкой головы, как у гуляевского петуха, шел полковник Голутвин, рядом с ним, под ручку, королевой вышагивала Арина Буранова, следом, также при полном параде, как и командир, шествовали братья Морозовы, а уж за ними, в конном строю, не меньше, как с десяток казаков под командой сотника Дуги.

Бабы, раздираемые любопытством, сначала лезли в окна, едва не выламывая рамы вместе со стеклами, затем накидывали платки и стремглав, как на пожар, выскакивали на улицу, забыв закрыть двери и калитки. Следом за ними, не торопясь, выходили мужики, хмыкали, поглядывая на шествие, терпеливо ждали: чем эта катавасия закончится?

Ждал, так и не приняв верного решения, и боевой петух, продолжая стоять на одной ноге.

Голутвин и Арина подошли к воротам гуляевского дома, вошли в ограду и остановились – дальше, без приглашения хозяев, идти было неудобно. Но хозяев на крыльце даже и не маячило, хотя через неплотно закрытые занавески видно было, что в доме совершается стремительное движение.

Метался по дому Поликарп Андреевич. Шепотом, боясь выпустить на волю возмущенный свой голос, ругался, на чем свет стоит, и грозился всех домашних выпороть без разбора, а «чертовку бельмастую» порешить до смерти. Кто, как не она, потакала девкам, не зря ведь с вечера еще шушукались, мокрохвостки! Разговоры, разговоры, вокруг да около, с ужимками бабьими, а он, старый дурак, и уши развесил! А теперь – нате вам! Сваты на пороге, да не деревенская баба-брехунья, у которой язык, как помело, а люди чужие, важные, таким и на порог-то показать… Слов не хватало Поликарпу Андреевичу, чтобы высказать все, что кипело у него на душе, потому он и ругался по-черному, благо, что для этого занятия особого краснобайства не требовалось.

– Поликарп Андреевич, ты постой маленько, я тебе рубашку под пояском заправлю, – голос у Марьи Ивановны, как медовый пряник, одна сладость, но и сквозь эту сладость острая спица торчит: – А мотню свою ты уж сам застегни, мне-то несподручно нагибаться…

Вот до чего довели, лахудры! Ширинку на штанах Поликарп Андреевич застегивал уже на ходу, потому что Марья Ивановна, поправляя ему рубаху под пояском, легонько, но настойчиво подпихивала к порогу. А там – двери открыты. Вышагнул, глядь, а в сенях двери тоже нараспашку. Вот оно и крыльцо. Не назад же бежать!

Увидев вышедших из дома хозяев, Голутвин с Ариной сдвинулись с места и пошли по примятой траве, возле крыльца остановились, поклонились, и некуда было деваться Поликарпу Андреевичу, пришлось приглашать гостей в дом.

Вошли, чинно расселись, братья Морозовы стоять остались, слегка прижались друг к другу плечами – попробуй их, сковырни. Поликарп Андреевич повел на них сердитыми глазами, и глаза его, будто чистой водой промыло. А ребята-то – ничего, ладные…