Несравненная

– Крепко подумай, чтобы не пожалеть! – добавил Естифеев и первым поднялся из-за стола, давая понять, что разговор окончен и нет никакого резона произносить еще какие-то ненужные слова.

Попрощались, впрочем, вполне дружественно, со взаимными улыбками.

От пассажа до гостиницы «Коммерческой» – рукой подать, даже не скорым шагом за считаные минуты дойти можно. Но Черногорин это расстояние одолевал очень долго. То и дело останавливался, задумавшись, разводил перед собой руками, затем трогался, словно бы опомнившись, и снова застывал на месте. И была у него на этот тихий ход своя причина. Он хотел появиться перед Ариной уже с готовым ответом на предложение членов Ярмарочного комитета, но ответа у него не было.

«Ладно, не буду пока ей ничего говорить, – решил Черногорин, – утро вечера мудренее. Глядишь, и придумаю, не из таких переплетов выворачивались».

Он бодро поднялся по ступенькам и сразу же, не заходя к себе в номер, отправился к Арине. Но встретила его одна лишь Ласточка, которая потерянно хлопала круглыми своими глазами и бессвязно бормотала, срывая от волнения и без того сиплый голос:

– Уехала она, уехала, Яков Сергеевич… Парня какого-то велела провести… Дед на тройке… Только я их и видела…

– Куда? Куда уехала?!

Ласточка хлебнула воздуха широко раскрытым ртом и громко выкрикнула сквозь слезы:

– За горьким счастьем, сказала, поехала!

– Чертова баба! Убью! Задушу своими руками! – Черногорин упал в кресло, как на корню подрезанный, и вздернул перед собой руки, широко растопыривая длинные пальцы, словно и впрямь душил без всякой жалости несравненную Арину Буранову.

6

Взлетали, подстегивая коней, будто кнутом, резкие, пронзительные вскрики Лиходея:

– Дуй, Дунька! Поддувай, Акулька! Считай разы, Параня!

И – свист! Неистово громкий, пластающий уши словно ножом.

Арина роняла голову в колени, зажимала ее руками и захлебывалась от восторга. Ничего ей больше не требовалось сейчас, кроме безумной скачки по полевой дороге, пустынной в этот вечерний час. Душа ликовала и летела, парила над землей, словно расставшись с бренным телом, и виделся сверху весь огромный, весенний мир, распахнутый до бесконечности: зеленые поля с березовый колками, уже опушенными первой нежной зеленью, голубая жила Быструги, темные зазубрины хвойного бора и тускло взблескивающие при скудном вечернем свете круглые блюдца маленьких озер.

Арина вскидывала голову, глядела восторженно и сразу же закрывала глаза от страха – слишком уж стремительным и неистовым был бег лиходеевской тройки. Тогда она хватала за руку Николая, вскрикивала негромко и снова роняла голову в колени. Николай сидел, как в седле, уверенно и прочно, скачке не удивлялся – похлеще доводилось видеть. Взглядывал сбоку на Арину, и она уже не казалась ему такой недоступной и недосягаемой, как на сцене, наоборот – простая, близкая, хотелось прижать ее к себе, чтобы она не вскрикивала испуганно и не зажмуривала глаза.

Но он не насмелился этого сделать.

Лиходей придержал свою тройку, когда увидел впереди, в наползающих синих сумерках, зыбкое пламя костров. Они горели, разведенные на равном расстоянии друг от друга, и ярко освещали низкий деревянный помост, сколоченный из толстых досок. Дальше, за помостом, виднелись длинные приземистые бараки переселенческого пункта, а еще дальше маячили не до конца возведенные стены железнодорожного депо. Это была станция Круглая, получившая свое название от озера-блюдца, которое тихо покоилось в безветрии верстах в двух.

Изначально, когда прокладывали железную дорогу, станцию здесь возводить не собирались, но времена изменились, поезда пошли гуще, потребовались депо, водонапорная башня, склады, жилье для строителей и служащих – за короткое время пустынное место, обрамленное с трех сторон густым березняком, наполнилось многолюдьем, строениями, гудками, и они напрочь отодвинули тишину, которая царила здесь долгие годы.

Вот сюда, на Круглую, и доставил Лиходей на своей знаменитой тройке Арину Буранову и Николая Дугу, который удивленно оглядывался вокруг и никак не мог понять – зачем его позвали в коляску и для какой надобности привезли?

Знала об этом лишь сама Арина, но ни словом не обмолвилась, легко и весело выпорхнув из коляски в нарядном своем концертном платье – как невесомая бабочка, радостно порхающая крыльями.

Стояла, чуть покачиваясь на земле, уходящей из-под ног после долгой скачки, и чуть слышно смеялась, запрокидывая голову. А к ней уже спешили, бежали люди, накатывали словно водяной вал, и впереди, радостно раскинув руки, отмахивал широкими прыжками, как задорный мальчишка, Филипп Травкин.

– Арина Васильевна! – радостно кричал он. – А я уже отчаялся! Ну, думаю, пропала затея, и зря я народ переполошили!

– Я своему слову хозяйка, Филя, – обнимая его, отвечала Арина и продолжала смеяться, – если груздочком назвалась, завсегда в кузов прыгаю!