Нестандарт. Забытые эксперименты в советской культуре

Важна оговорка Попова о том, что под формой он понимает не целенаправленно создаваемую конструкцию, а некий внутренний импульс, дающий спонтанному движению осмысленность. Ситуация, когда композитор сочиняет музыку, следуя своей творческой воле, а не путем экзистенциального вслушивания, представляется Попову легкой, но неценной альтернативой: «Вообще очень трудно сочинять настоящую, насыщенную эмоцией и яркостью музыку. Легко писать импровизированно. Льется себе вода, переливаются куски мелодий, гармоний, а костяка, органичности формы нет»[165].

Для Попова характерна длительность процесса сочинения. Первая симфония была задумана в 1928 году, закончена вчерне к 1932-му, но полностью готова к исполнению оказалась лишь еще три года спустя. То, как Попов годами «показывал» за фортепиано эскизные куски сочинения друзьям и коллегам[166], живо напоминает работу Мусоргского над «Хованщиной» и другими произведениями. Чайковский резко осуждал эту творческую прокрастинацию, видя в ней проявление «дилетантского нарциссизма», проистекающего из технического неумения и нежелания учиться.

Позиция Чайковского нашла любопытное продолжение в выступлении Шостаковича на заседании Оргкомитета Союза композиторов в апреле 1944 года, в котором он упрекнул Попова и Ю. Шапорина в творческой медлительности. Сочинение Шапориным его оперы «Декабристы» растянулось более чем на четверть века. Попов, правда, как раз недавно добился относительного успеха своей Второй симфонией (чем и объяснялось его участие в Оргкомитете), но замысел оперы «Александр Невский» развивался крайне медленно и так и остался нереализованным. Шостакович, быть может, сознательно следуя Чайковскому, считал это «дилетантизмом», суть которого заключалась, по его мнению, в «бесконечных сомнениях», тем более непростительных, что профессиональная квалификация обоих композиторов не подлежит сомнению: «Как может композитор с такой прекрасной композиторской техникой… так долго вообще работать над своими произведениями и выпускать их гораздо меньше, нежели это в его силах, отпущенных ему природой?» Терзаемый «язвой дилетантизма» композитор, написав что-либо, «начинает испытывать острые мучения и сомнения. Он думает: а может быть, так будет лучше? …И композитор, будучи в плену у таких прекрасных звуков, не может разобраться и увязает в них навсегда»[167]. Шостакович, которого с Поповым связывали многолетние приязненные, если не дружеские, отношения, несомненно, высказался из лучших побуждений, желая (как в свое время Стасов и Римский-Корсаков по отношению к Мусоргскому) «подтолкнуть» процесс сочинения, застревающий, как ему казалось, без всякой серьезной причины. На это же намекала и «трогательная», по словам Попова, дарственная надпись, сделанная Шостаковичем в апреле 1941 года на партитуре фортепианного Квинтета: «Дорогому ГНП с пожеланием расцвета его огромного таланта»[168]. Любопытно, что слова о композиторе, пребывающем «в плену таких прекрасных звуков», в сущности, точно, хотя и бессознательно, выразили внутренний смысл ситуации.

Попов, в свою очередь, относился к Шостаковичу и его музыке с искренней симпатией, видя в ней, однако, антипод собственному творческому характеру. На протяжении многих лет, по мере того как одно за другим появлялись произведения Шостаковича, ставшие ныне классическими, в его отзывах о них настойчиво звучал один мотив: восхищение перед блеском отделки, мастерством, творческой «бойкостью», в котором проглядывает чувство творческой отчужденности:

25.08.29: Вчера был у Мити Шостаковича. Он на меня хорошо подействовал своей бодростью и бойкостью в своем творчестве. Заразил меня творческой энергией[169].

29.08.30: С нежностью и любовью думаю о Шостаковиче, вспоминая его поразительное мастерство и оркестровый талант[170].

21.01.31: [впечатления от «Носа»]: По владению оркестром Шостакович в этом произведении гениален[171].

19.04.53: [Седьмая симфония]: Оркестровано – здорово: блестящая по колористической перспективе и технологии партитура[172].

25.12.53: [Десятая симфония]: Произведение в целом – очень талантливое, то есть ярко, со вкусом и технически блестяще выражает намерения автора[173].