Нестор-летописец

До пещеры блаженного Антония гнев киевского князя не долетал. Изяслав мог бы злиться еще долго, раздумывая, как поступить со старцем – изгнать на все четыре стороны или извлечь из-под земли да под землю и упрятать, поближе к себе – в поруб на Горе, чтобы не болтал лишнего. Помыслы его все чаще склонялись ко второму образу действий. Однако сей образ был лишен благочестия, и потому Изяслав отправился искать поддержки и совета у княгини Гертруды.

Супруга великого князя, хоть и была родной теткой польского князя, все же обладала благоразумием. Даже о Болеславе она отзывалась порой вовсе не по-родственному. О прочих же соплеменниках, кроме отца и матери, никогда не высказывалась, и это молчание тоже говорило в пользу ее рассудительности. По крайней мере, ближние Изяславовы бояре не упускали случая сравнить княгиню с мудрой Ольгой, прапрабабкой ее мужа, или с царицей Савской, о которой, впрочем, знали лишь то, что она загадывала загадки царю Соломону и при том имела волосатые ноги. Гертруда загадки также любила, и книги почитала. Повода же сомневаться на счет своих ног никогда не давала. К тому же она была молитвенница, вела долгие беседы с митрополитом Георгием и умела благотворно влиять на супруга. Бояре нередко прибегали к этому полезному качеству княгини, предлагая собственное понимание благотворности. Гертруда имела горячее и отзывчивое сердце, всегда внимательно выслушивала, и если кто попадал в беду, то никогда не оставался не утешенным княгиней.

Изяслав обрел жену за рукодельем, в кругу прилежно вышивающих боярских дочек. На хрустальном блюде посреди горницы катались клубки золотых и серебряных нитей. В ногах девиц блаженно терлась белая кошка, время от времени поглядывая на нити – не цапануть ли? Боярышни ловко орудовали иголками и попутно разучивали новую песню – о скором пригожем и богатом женихе, о девичьих слезах перед свадьбой. Князь, послушав и умилившись, облобызал одной из них пахнущую мыльным корнем макушку соломенного цвета. Боярская дочь басисто ойкнула, песня оборвалась. Девицы, хихикая и звеня височными кольцами, воткнули иголки в шитье. Ждали слова княгини – уйти им или остаться. Гертруда затянула узелок на изнанке вышивки и спрятала иглу в игольник на поясе. Затем встала, попросила девиц продолжать и взяла князя под руку.

Они вышли на верхнее гульбище терема. Над Горой и над всем Киевом носился аромат цветущих в усадьбах яблонь. К нему примешивался, создавая вихри весеннего дурмана, запах  вишни и сирени, завезенных на Русь греками еще при князе Ярославе.

– Тебя что-то обременяет, мой муж и господин? – спросила Гертруда, заметив, как Изяслав пытается начать разговор, но у него не получается.

– Да, – брякнул князь, – меня обременяет Антоний.

– Антоний? Это тот прозорливый монах, что предсказал тебе и твоим братьям прошлогоднее поражение от куманов?

– Тот самый, – недовольно поморщился князь.

– И тот, который объявил, что Бог навел куманов на Русь из-за нарушенного тобой, мой муж, крестоцелования князю Всеславу? А самого Всеслава спас от заточения в день Воздвижения святого Креста и в поучение тебе дал ему киевское княжение?

Гертруда всегда желала опекать и направлять мужа, указывать ему на ошибки. Эта властность княгини более всего досаждала Изяславу. Больше, чем ее вспыльчивый нрав и нередкие приступы гневного женского бешенства. Но надо отдать и должное княгине – она старалась умирять свой норов долгими молитвами и строгим блюдением постов.

– Да, да, тот самый Антоний, что предсказал, объявил и меня из терпения вывел! – раздраженно подтвердил Изяслав, топнув ногой. – Ну хоть ты, жена моя, не обременяй меня повторением всего этого!

– Прости меня и не гневайся на глупую жену твою, великий князь, – нежно произнесла Гертруда. – Этот Антоний чем-то снова вызвал твой гнев?

– Хвала Богу, нет. Но я еще не рассчитался с ним за старое! Что ты думаешь, к примеру, о заточении его в темнице?

– А разве не заточил он сам себя в подземной темнице? – рассудила Гертруда. – И разве не обрадуется он ужесточению мук, как радовались и ликовали христиане во времена древних гонений?

– Антоний будет ликовать у меня в порубе? – обескураженно спросил князь. – Даже если в яме будет полно крыс и червей, а давать гнилой хлеб и тухлую воду ему будут через день?

– Поверь мне, это так.

– Ну знаешь ли!

Изяслав почувствовал себя так, будто ему наплевали в глаза.

– Что если тебе примириться с Антонием? – предложила Гертруда, встав на цыпочки и поцеловав мужа в седой висок. – Ведь он не хотел тебе зла.

Но Изяслав не слышал ее слов.

– А если я поселю его в тереме и каждый день буду посылать к нему скоморохов в личинах и с сопелями? – размышлял он. – А вместо хлеба и воды давать ему мясо и вино?

– О! Для монаха это жесточайшие муки…

– Вот и славно!

– …а всякие принятые муки доставляют монаху радость о Господе.

– Опять! – Изяслав схватился за голову. – Но что же мне делать с ним? Изгнать? Это тоже обрадует его?

Гертруда остановилась и повернулась к мужу, взяла его ладони в свои, заглянула ему в глаза.