Нестор-летописец

Душило расположился на скамье у стола, выставив на середину горницы ноги в сапогах. Сапоги у храбра были знатные – на двойной толстой подошве, чтоб век не сносились, мысы и задники обиты стальными накладками, верх выделан из невиданной кожи с узорами. Всех, кто интересовался, Душило уверял, что на сапоги пошла шкура лютого зверя коркодила, которого он самолично отыскал в болоте под Новгородом и порвал голыми руками. Мало кто ему верил, но сапоги вызывали уважение.

Холопы накрывали, расставляли снедь и питие. Захарья, посмотрев на Душилины сапоги, тоже подсел к столу и разлил по кружкам мед.

– Помянем Даньшу, – сказал храбр. – Пусть душа его радуется в небесном Ирии, у Христа за пазушкой.

Они медленно осушили кружки. Душило разорвал пополам  вчерашнего холодного поросенка, начиненного грибами, и вонзил в него зубы.

– Когда жизнь встает намертво, о ней нужно подумать, – мрачно согласился Захарья.

– Во-во, – с набитым ртом ответил храбр. – И знаешь, что я надумал? Не нужен я князю.

– Какому? – уточнил Захарья.

– Никакому, – отрубил Душило. –  Я Изяславу служу и больше никому. Служил. А он про меня забыл. Посадил в яму и забыл. На битву с куманами не взял. Против черни киевской не выставил. Самое обидное – меня из поруба достали полоцкие отроки. Позор на мои седины. Я им так и сказал, чтоб отстали. А то хотели меня к своему Всеславу отвести показать.

– Где у тебя седины? – спросил Захарья.

– А что, нету? – Душило почесал жирной рукой в голове и сказал грустно: – Скоро будут. От жизни такой. Ты не думай, я не жалоблюсь. Я горюю. Бояре меня не любят, князь бросил. Дела никакого. Что делать? Голову сломаешь. Думать – это тебе не веретеном трясти.

Храбр налил себе кислого пива и сразу выпил. Тихо рыгнул, вежливо прикрыв рот ладонью.

– Точно, – подтвердил Захарья, налегая на мед, – сломаешь. А про Гавшу слыхал?

– Слыхал. Перед Всеславом выслуживается, – неодобрительно сказал Душило, принимаясь за кашу с яблоками. – Так я чего надумал-то. Из дружины уйду, в купцы подамся. Возьмешь в долю? У меня гривен сколько-то есть. Да хитрая мысль в закромах.

– Мысль? Э… Какая?

– Такая: складываемся с тобой, едем в Новгород, покупаем на все гривны рыбий зуб и солнечный камень. Я узнавал, они хорошо ценятся в Корсуне, три-четыре цены против закупной. Разбогатеем. Согласен?

– Ну… – мялся Захарья.

По правде сказать, Душилин замысел не имел в себе ничего хитрого. Но и ничего худого не содержал. Захарья сам торговал янтарем, правда не чудским, а поднепровским, и рыбьим зубом со Студеного моря. Точнее, торговал бы, если бы не половецкий погром лодий.

Вместо того чтобы внятно ответить, он пробормотал:

– У меня жена на сносях.

Душило поглядел на него и сказал:

– Это бабье дело. Но я к тебе в душу не полезу. Значит, в Новгород пойду один. С твоими и моими гривнами.

– Нет, – Захарья покрутил головой, – ты пойдешь с моим обозом. Там распродашь товар и купишь новый. На мои и твои гривны.

Душило выпил еще пива, отрыгнул кислым духом.

– Большой обоз?

– Две лодьи.

Храбр подумал.

– Справлюсь. Хоть это дело – не веретеном трясти, но ты на меня можешь положиться.

– Погоди, – спохватился Захарья. – А считать и писать ты умеешь?

Душило вдруг обиделся. Отодвинул кружку.

– Вот не люблю я этого. Похабно мне такие слова слышать. Кабы от бояр заносчивых – куда ни шло. А от тебя пошто? Мой родитель был градским волостелем в Моровийске, под Черниговом. Как бы он родного сына не отдал в книжное ученье?

– Прости, Душило, – от всего сердца повинился Захарья.

– А ты вот что, – предложил храбр, – отправь со мной своего мальца. У него голова свежая, быстро соображает. Моя-то давно задубела, могу и впрямь оплошать в цифири.

– Отправить с тобой Несду? – Захарья обкатал предложение в уме, и оно неожиданно ему понравилось. – А что, и отправлю! Неча ему здесь порты просиживать.

Душило придвинул кружку обратно и вылил в нее остатки пива из корчаги.

– Вот и поладили. А новгородским купцам я спуску не дам, они у меня вот где будут.

Он сжал кулак, похожий на комель вырванного из земли дерева, и потряс им.

В сенях скрипнула дверь. Несда попытался прошмыгнуть мимо горницы, но не преуспел в том. Захарья заметил его.

– Эй, сын. А ну поди сюда.

Несда вошел, держа низко голову. Ворот рубахи был порван, свита вымазана в грязи.

– Доброго здоровья, дядька Душило, – молвил он, не поднимая глаз.

– И тебе не хворать, малец, – усмехнулся храбр.

– Та-ак, – сурово сказал Захарья, оглядев чадо. – Ну-ка, покажи образину-то, чего прячешь.

Несда показал. Вокруг глаза вспух багрец, под носом  не до конца оттерта кровь. На лбу, словно гусеница, расселась толстая ссадина.

– Кто тебя так?

Несда подтер кулаком сопли.

– Коснячич.

– Один? – Захарья все больше строжел и хмурился.

– Вчетвером.

– Просто так или за дело?

Несда пожал плечами.

– Отвечай, когда спрашивают!

– За дело. Коснячич сказал, из-за моих родичей его отец потерял место тысяцкого и  тоже бежал из Киева, вслед за князем Изяславом.

Захарья закаменел лицом и некоторое время ничего не мог сказать.