Нестор-летописец

Мстислав размял ноги, сел на коня и поехал с дружиной к следующему двору. Весть о расправе разнеслась далеко, все ворота были глухо заперты. Кмети с коней прыгали через тын и, махнув раз-другой мечом для острастки домочадцев, отворяли въезд. Князь с мрачно горящими глазами вступал во двор. В дома людинов уже не заходил и с коня не слезал. Допрашивал быстро, говорил отрывисто, запоминал сказанные по доброй воле и вырванные битьем имена. Кто долго упирался, тех приказывал убить или ослепить – смотря по расположению. Когда обнаруживал знакомое по злой памяти лицо, люто усмехался и велел убивать с мучением. Тело оттаскивали в общую кучу на вечевой площади у Торга. То же было с теми, на кого указали прежде допрошенные. Некраса Кобыльего Хвоста, Ганьшу-древодела и прочих ходивших освобождать Всеслава князь не томил допросами. С холодным удовлетворением он смотрел, как они, крича от боли, расстаются с жизнью. Это была справедливая плата за полгода позорного изгнания, за то, что чернь посчитала Всеслава более достойным киевского стола, чем его отец.

С другого края Подола чудин Тукы действовал без затей. Кто не нравился ему, тех убивал, иной раз самолично. Прочих не особенно трогал. «Надо кого-то и на развод оставить», – сказал чудин своим отрокам, чтоб не увлекались. Кмети были не киевские, и им стало интересно пробовать острым металлом на прочность стольноградский люд.

Резня продолжалась мало не до полудня. Обе половины Мстиславовой дружины медленно подбирались одна к другой, оставляя позади страх, отупение и горе.

Выехав с очередного окропленного кровью двора, князь вдруг узрел впереди препятствие. Посреди улицы сидел на коне дружинник – брови под шапкой насуплены, за спиной меч. Чуть в стороне от него стоял седовласый поп в скуфейке, тоже не с лаской в глазах.

– Не довольно ли, князь? – хмуро произнес дружинник.

– Душило? – удивился Мстислав, придержав коня. – Откуда ты? Чего тебе надо?

– Не люблю, когда напрасно льют кровь, – сказал храбр. – Погневался, и будет, князь. От крови нынче Днепр станет красным.

– То мое дело, а не твое, – ответил князь с досадой. – Давно ли ты из поруба выбрался, Душило? Снова туда захотел?

– А это, князь, как раз мое дело. Не по правде творишь, Мстислав Изяславич. Не по Русской правде. Сперва следует на суде вину каждого рассмотреть, а потом уж наказание назначать. Ты же всех, как псов, режешь, без разбору. А может, и без вины.

– У всех у них единая вина, – злобно выкрикнул Мстислав. – Разбой против княжьей власти. За разбой с душегубством и режу как псов.

– Не на месте разбоя ты людей хватаешь, – упорствовал Душило, – потому сначала веди на княж двор и там суди.

– Да и то размыслить, – подал голос поп Тарасий, –  нет у тебя в Киеве, Мстислав Изяславич, власти суда. Не ты здесь княжишь, а отец твой.

– Это кто такой? – неприятно изумившись, посмотрел на него князь.

– Поп Лихой Упырь, – не без гордости назвал Тарасия храбр.

Кмети Мстислава, напряженно слушавшие разговор, развеселились.

– Ну, коли Лихой, так еще и не то сказать может, – заухмылялись.

– Закройте глотки! – цыкнул на них князь.

– Могу, вестимо, – согласился с дружиной поп Тарасий. – Ты, Мстислав Изяславич, оттого нынче лютуешь, что свой позор забыть не в силах, когда новгородское ополчение бросил и от Всеслава бежал. Полоцкому князю того простить не можешь и тех, кто его на киевский стол сажал, в свои личные враги зачислил.

Мстислав долго не думал.

– А ну возьмите-ка его, – велел он отрокам, страшно потемнев лицом.

Несколько кметей спешились и, задорно хмыкая, направились к попу с веселым именем. Душило перебросил ногу через голову коня и тяжело спрыгнул наземь.

– Тарасия в обиду не дам, – покачал он головой, обращаясь к князю. Затем повернулся к попу и тихо, чтоб никто не слышал, молвил: – Умерил бы ты свою лихость, отче, да держал бы язык за зубами. Неровен час взбеленится князюшка. Я-то в порубе уже посидел, а тебе каково там будет?

– Не волнуйся, Душило, он уже взбеленился, – успокоил его Тарасий вполголоса. – Хуже не станет.

Отроки, вынув мечи, всё же мялись и оглядывались на князя. Вид могучего, как столетний дуб, и решительно настроенного храбра вселял в них неуверенность.

– Отзови своих молодцев назад, князь, – почти мирно попросил Душило и предупредил: – Покалечу ведь. А может, убью.

Он занес руку за спину, взялся за рукоять меча.

Мстислав молчал. Долго. Его конь беспокойно переступал с ноги на ногу и тряс головой – крепко натянутые удила рвали ему губы. Наконец князь решил.

– Чтоб тебе попасть к черту волосатому в нору, Душило, – мрачно выругался он, разворачивая коня.

Спешенные отроки, с облегчением попрятав мечи, вскочили в седла. Дружина вслед за князем повернула в обратную сторону, поехала мимо уже залитых кровью дворов. Душило и Тарасий настороженно смотрели, куда повернет Мстислав.

– Не убедил я его, – вздохнул храбр.

– И я тоже, – печалился поп.

– Если б я умел так ловко сплетать словеса, как ты, отче… – грустно сказал Душило.

– Если бы я не был иереем и мог взять в руки оружие… – задумался Тарасий.