Нестор Махно

Нестор смотрел на мокрые заскорузлые ладони Домны Михайловны, представил мать, что тоже где-то горюет, вздохнул. Уважить просьбу, остаться здесь хотя бы на денек, ну никак нельзя. Тысячи повстанцев ждут его в пути. Мало ли что там может случиться в любой момент. Страдания близких и личные привязанности теперь должны быть безжалостно отброшены прочь! «Но ради чего? – спросил он себя. – Разве счастье все^с дороже слез одной вдовы?» Тут и Галина всхлипнула, заикнулась о Пете Лютом, что пропал без следа, о гибели брата Григория. Сердце Нестора зашлось, кровь ударила в голову.

– Ну, если вы просите, – сказал и вспомнил слова Алексея Марченко: «Может, рано? Пусть порвут глотки друг другу». – Если просите… Готовьте ужин!

– А скилькы ж… чоловик у вас? – поинтересовалась Домна Михайловна.

– До шестисот, мама.

– Ой боже, скилькы? – она даже руками взмахнула. – Чым же йих угощать?

Нестор усмехнулся, увидел, что под образами в красном углу горела теперь лампадка.

– Не волнуйтесь, мама. Пригласим лишь командиров. Остальных разместим по хатам. Федор! – позвал он Щуся, возглавлявшего бригаду. Тот тактично ждал во дворе, зашел. – Караулы расставил?

– По всем стежкам-дорожкам, Батько.

– Тогда созывай митинг, да побыстрее!

Крестьянам было объявлено о большой победе над деникинцами, о том, что вся земля теперь навечно и даром отдается тем, кто на ней работает, власть – тоже. Выбирайте, кого хотите. Просто и ясно.

– А чтобы не болела голова, где взять тягловую силу, – продолжал Махно, – хай выйдут сюда все безлошадные!

Им тут же вручили по коню из тех, что отбили у добровольцев. Всем вдовам без различия, с кем воевали их мужья: с немцами, Григорьевым, Петлюрой, Махно, с красными или белыми – всем выдали, кроме того, по три тысячи рублей и по куску мануфактуры, взятой ранее на станции Помошной. Люди плакали, порывались целовать руки Батьке. Слыханное ли дело? Это же в сказках только случалось!

Нестор Иванович сказал:

– А сейчас просьба к вам, земляки. Разберите по хатам моих хлопцев. Пусть обмоют победу и отдохнут.

Вскоре в Песчаном Броде заиграли, запели, затанцевали…

Тем временем главная колонна, которой руководил штаб армии, с боем взяла станцию Ново-Украинку и, нигде не задерживаясь, ушла верст за сто на восток. Затаборились на родине Григорьева – в селе Верблюжке. Здесь Виктору Билашу донесли, что северная группа под командой Александра Калашникова, как и было условлено, внезапно атаковала Елисаветград и выбила оттуда белых. Не успели порадоваться этому – новая весть. Калашников проявил беспечность, его уже потеснили, и, видимо, с испугу он двинул свой корпус не на Екатеринослав, а вопреки замыслу – на Кривой Рог, то есть поперек пути всей остальной армии.

– Да он что, издевается над нами? – вспылил начальник штаба. – Атаманом снова себя почувствовал? За такие вывихи судить надо! Где же Батько запропастился?

Вошли двое. Наметанным взглядом Виктор Федорович выделил белокурого хлопца с большими голубыми глазами. Тот представился:

– Командир отряда Васыль Блакытный, – и покраснел, как девица. Таких стеснительных среди махновцев мало попадалось, и начальник штаба скривил в усмешке правый угол губ.

– Он еще и поэт, понимаешь? Не терзай его, – попросил Миргородский. – Прозвище даже имеет, или как это у вас, книжных червяков?

– Псевдоним, – подсказал Блакытный, беря себя в руки. – Пеструшкой еще зовусь и Стэповым тоже. Но это чепуха. У нас, под Кременчугом, тысячи повстанцев бедуют в лесах без оружия. Помогите, товарищ начальник штаба. Не пожалеете! – голос поэта зазвенел страстно. – Люди рвутся в бой. Берите под свое маховое крыло!

Теперь и Билаш почувствовал силу слова этого голубоглазого парня.

– Говори по сути. Что нужно? – остудил он его.

– Хотя бы тысячу винтовок и с десяток пулеметов.

– Кого бить собираетесь?

– Та белых же.

– А Петлюру? Мы вам оружие, Лазурный, а вы к Главному атаману переметнетесь! Он тоже эсер, верно?

– Нет! Он предал трудовой народ, бежал в Польшу, – глаза Василя посинели упрямо. Семен Миргородский поддержал его. Дмитрий Попов тоже, и штаб армии разрешил выдать Блакытному то, что он просил.

К вечеру появился и отряд Шубы. Его пополнили бывшими красноармейцами-северянами и двинули на границу с Россией – на Черниговщину. Уже в темноте, последними, ушли к себе полтавцы – полторы тысячи штыков.

Уставший Билаш наконец перевел дух. Чутье подсказывало ему, что эти силы еще ого-го как пригодятся в будущей схватке за свободу всей Украины. Правда, Батько разъярится – это уж точно. «Мы, хохлы, тугодумы. Пока решимся на что-нибудь путное, и рак свистнет, – с тревогой размышлял Виктор Федорович. – Но кто-то же должен смотреть вперед и рисковать?»

Во дворе зашумели. Он взглянул на часы – полночь. Дверь растворилась. На пороге стоял Махно.

– Заждался, штабная крыса? – спросил, усмехаясь. – Как тут без меня?

Билаш пожал руку Батьки, коротко доложил обо всем. В это время зашли Волин, Каретник, Щусь, Марченко.