Нестрашный мир

У Шуры вообще-то тридцать три диагноза, среди них аутизм, компенсированная гидроцефалия, гемофилия и тугоухость. Он ничего не говорит и почти не пользуется жестами, только бытовыми: «спать», «есть», «пить». Когда ему что-то надо, он выкидывает вперед руку наподобие нацистского приветствия «Хайль Гитлер». С виду это совершенно здоровый восьмилетний ребёнок с роскошными тёмными ресницами. Шура знает некоторые дактильные знаки и в хорошем настроении может произносить гласные. Беда в том, что никто не знает, как его надо учить.

Как-то мы с ним ходили в деревню – относили бидон из-под молока. Моросил дождик, в одной руке у меня позвякивал бидон, в другой была Шуркина рука.

Время от времени мы уставали идти и бежали. Мне с ним было очень хорошо.

* * *

Дорогой Лёва!

Вчера битых сорок минут надевала Леночке ортопедические сапожки под насмешливыми (так мне тогда казалось) взглядами санитарки и воспитательницы. На самом деле, думаю, им было всё равно. Надевать что-нибудь замысловатое – это моя беда. Леночке надо бы согнуть ногу, а она не сгибает, лежит, щёлкает зубами. За нашей спиной Владик через каждые полминуты спрашивает: «уже всё?» И Юля, печально: «Может быть, лучше меня возьмёшь позаниматься?»

Каждый раз чувствую себя последним предателем от этого «а завтра придёшь?»

* * *

Дорогой Лёва!

Егор сегодня улыбался мне в первый раз за два месяца. Хоть что-то хорошее со мной происходит.

Почему я выбрала эту профессию?

Будто я стою в центре, а вокруг плещутся волны эмоций: боль родителей больного ребёнка, детдомовская тоска, страх будущего, удивлённые восклицания посторонних.

От глухих – глубже, к аутистам, там всё жестче: «Тяжелые дети», детдом. Чтобы волны были сильнее. Тогда чувствуешь себя живой. Тогда чувствуешь, что вокруг тебя – люди.

Нет сочувствия.

Всё – норма, всё принимается почти сразу как должное. Никогда не плачу.

Хотя сейчас начинает пробиваться что-то… Это хорошо и страшно одновременно. Хочется любить. Страшно, что прозре-ешь внезапно. Неизвестно, что такой поток может смести на своём пути.

Это реальность. И моя связь с ней.

P.S.

Бомм, бомм, бомм, бомм,
Засыпает детский дом:
Провода над корпусами,
Корпуса под небесами
И канавы подо льдом.

Бомм, бомм, бомм, бомм,
Если ты прижмёшься лбом
К ледяной оконной раме,
Горы, горы за горами
Развернутся, как альбом.

Бомм, бомм, бомм, бомм,
В чистом поле голубом
Светит месяц в форме рога,
На холме лежит дорога,
На дороге пыль столбом.

Бомм, бомм, бомм, бомм,
Что я знаю о любом
Часе ночи госпитальной?
 Ничего. Да будет тайной.

Бомм, бомм, бомм, бомм,
и не спрашивай – по ком.

* * *

Дорогой Лёва!

К колодцу ведет тропинка – мимо последнего домика, мимо бани, по мокрым доскам. Сруб колодца бревенчатый, как у деревенских домов, ворота нету, ведро привязано к палке. Зачерпываешь воду, ждёшь, когда ведро отяжелеет и пойдёт ко дну, упираешь палку о край сруба и вытаскиваешь ведро.

Потом, расплёскивая воду, наливаешь её в свои вёдра и идёшь обратно. Обычно я не уходила сразу, а садилась на краешек колодца и смотрела вниз, на своё отражение и тёмную зацветшую воду. Или на озеро. Вёдра тяжёлые, мне не хотелось сразу хватать их и тащить, всё равно по дороге приходилось отдыхать.

Какие есть чудесные слова: Светлица.

Или – колодезь.

* * *

Дорогой Лёва!