Нестрашный мир

В мире особого человека, где имеют значение только чувства, а наносное, условное отпадает, возникает сильнейшее ощущение неподдельности всего, что происходит. После соприкосновения с этим неразбавленным миром не хочется выходить в обычную жизнь. Начинается душевный авитаминоз: всё кажется ненастоящим.

Та любовь, с которой мы соприкасаемся, общаясь с «особыми» людьми, это не любовь, которую они излучают. Это наша собственная любовь. Мы её в себе находим, точно так же, как мы можем найти в себе всё остальное: как будто такое лекарство принимаем – выпиваем полную чашку неразбавленной жизни, и это очень сильно проясняет наш взгляд.

То, что я говорю об «особом» мире, относится, по моему мнению, к миру вообще. Мне очень не хочется говорить «особые дети то, особые дети это», «они чувствуют так, их родители чувствуют так». То, что мы видим, общаясь с особыми детьми, – есть и в нас, только у них это в концентрированном виде. Потому что если мы можем спрятаться за что-то внешнее, за какие-то слова, то особый мир этого не допускает. Для него самое главное – то, что ты чувствуешь. Обмануть его невозможно.

* * *

Дорогой Лёва!

Обещала рассказать, кто такая Даша.

Даша немного похожа на Уну. Почти не двигается. Ноги навсегда согнуты под неестественным углом. Ладони крепко сжаты в кулаки.

Кормят Дашу через трубку.

Правда, она видит. Но что можно увидеть, неделями лёжа на спине, кроме потолка? Подсядешь к ней – она хрипло смеётся и пытается приподнять голову.

– У Даши есть какие-нибудь штаны? Чтобы взять её из кровати хоть минут на пять. А то она лежит и лежит.

– Доля у неё такая – лежать.

И про Юлю:

– А зачем тебе эти картинки?

– Это я буду с Леной так заниматься.

– Я тоже сегодня в школе была.

– А что ты там делала?

Юля сидит на кровати. Коротко стрижена. Ноги прикрыты одеялом. Она ими пользоваться не может.

– Сегодня вечером праздник. Ты пойдёшь?

– Нет, Юля, мне надо в институт.

– Институт? А что это – институт? Пытаюсь объяснить.

– Ты когда сюда приедешь? Завтра?

– Нет, Юль, на следующей неделе.

– А завтра ты что делаешь? Пойдёшь туда, где большие девочки учатся?

– Да, а потом с мальчиком заниматься.

– А чем ты с ним будешь заниматься?

– Учить писать, читать.

– А-а, он учится читать…

– Ты умеешь?

– Нет. Мне тоже надо учиться читать, – говорит она со взрослой интонацией.

– Юля, сколько тебе лет?

– Не помню, – отвечает она с той же интонацией. – Десять или одиннадцать, не помню.

* * *

Здравствуй, Лёва!

Люди, ждущие поезда.
Утро, толкучка у кассы,
стой спокойно, платформу шагами не мерь.
Я стою и смотрю:
там апрель, на земле полустёртые классы,
кто-то с радостной силой толкает тяжёлую дверь,

Но сейчас непонятно, где встать, за кого уцепиться,

Продержаться до станции? Спрыгнуть на полном ходу?
Ожидание встречи у сердца, как тёплая птица,

Я смыкаю ладони и жду.

Вот кофейный напиток в эмалевой кружке,

в белой раме высоких деревьев верхушки,

Смотрит Лена в окно на стремительный снег,

Спит Алёша, звенит погремушкой Олег.
Закрываю глаза – исчезает зима,
Гаснет,
Тает во рту леденцом.
Деревянная почта на склоне холма,
В золотистом сиянии тонут дома,
Одуванчик растёт под крыльцом.

Начинается вечер, и город похож

На своё отраженье в реке,
А потом ты идёшь, и идёшь, и идёшь
По колено в густом молоке —

Ровный свет в ночнике,
Огоньки вдалеке, на асфальте танцующий дождь.

Время сказок ночных, время сказочного одиночества:

«Вот он едет, и едет, и звёзды сияют, сквозя
между тёмными ветками…»
время, когда тебе хочется
взять – и просто исчезнуть. Но просто исчезнуть нельзя.

Рождество перед нами – окошко в лесу,

Но стемнело, и свечка дрожит на весу,
я её прикрываю рукой.
Верь и радуйся, путник, и будешь согрет,
Потому что тропинки из чащи на свет,
кроме радости, – нет никакой.

* * *

Дорогой Лёва!