Нестрашный мир

Кровать. Окно. Крупная ржавая решетка. В неё плавно влетают тополиные пушинки.

Что чувствует Никита, я не знаю. Я чувствую, будто всё это происходит со мной: меня привозят в чужое место, где никому нет до меня дела, нет ничего из прежней, привычной и надёжной жизни, и оставляют там навсегда.

Даже сейчас, когда я выросла и слышала про бесконечность, я не могу представить себе это навсегда.

Медсестра: Ой, он же свалится с этой кровати!

Нянечка: Он что, в туалет не ходит? Я памперс надевать не буду! Ещё чего!

Медсестра: Ну, хоть в первый день! (мне) Он и не сидит сам? Господи!

Нянечка: Вот ещё! Не нанималась!

Медсестра: Он что, жевать не может? Я таких кормить не умею.

Я: А сколько у вас человек в палате?

Медсестра: Да там, куда его положат, и палат-то нет, у нас отделение казарменного типа, они там все, как мухи, крутятся.

Не могу. Прощаюсь с Никитой и выхожу. И так и так предательство – минутой больше посидишь или минутой меньше.

второе письмо

Здравствуйте! Вчера я поехала навестить Никиту.

Погода была непонятная: было одновременно ветрено и душно. Над городом висел дождь и никак не мог пролиться. Город, где находится Никитин интернат, в сорока минутах езды от Петербурга. Он показался мне очень плоским и пыльным. Плоская площадь у автовокзала, плоские прямые улицы. Казалось, город приплюснут к земле тяжёлым серым небом.

– Скажите, как пройти к психоневрологическому интернату?

– Да идите налево, прямо и до конца.

– По какой улице?

– А всё равно. Это в лесу. В лесу диспансер. Ну, интернат.

Путь по прямой улице показался мне бесконечным. Наконец улица упёрлась в гаражи. Дальше начинался редкий сосновый лес. За деревьями белел бетонный забор интерната.

«Господи, – подумала я. – Зачем Тебе эти задворки мира?»

Готовясь к тому, что сейчас увижу, перебираю в памяти фразы:

«Ещё одного помирать привезли»

«Я памперс надевать не буду»

«Он и не сидит сам? Господи!»

«Он что, совсем жевать не может? Я таких кормить не умею»

«.. и палат-то нет, у нас отделение казарменного типа, они там все, как мухи, крутятся».

Женщина с ярко накрашенным ртом, постоянно кашляя, объяснила, как пройти в отделение милосердия. Стучусь и заглядываю в санитарскую. Слышу:

– Выйдите, сюда нельзя заходить!

– О Господи, вы кто? К кому?

– Я к Никите. Из детского дома.

– Ах, из детского дома! Пойдёмте, мы вам сейчас покажем. Алла, дай ключ. Заходите. Вот он, ваш Никита. Никита, смотри, кто к тебе приехал.

Я теряю дар речи: он сидит в инвалидной коляске перед телевизором, чистый, сухой, в памперсе!

Наконец выдавливаю из себя одно слово:

– Сидит…

– Конечно, сидит. Мы его каждый день высаживаем. У нас всё по показаниям врача. Вы будете его кормить?

Чудеса продолжаются: приносят обед из трёх блюд – протёртое первое, протёртое второе и компот. И даже салат. После обеда нам предлагают погулять:

– Мы его каждый день на свежий воздух выкатываем, на балкон (это правда, я видела на балконах ребят на колясках), а вы с ним погуляйте по дорожкам.

Нам дают красивую красную кепку. Или мне кажется, что она очень красивая. Просто прекрасная!

Мы гуляем по дорожкам среди высоченной травы, шиповника и акаций. Вспоминаю про Никитину любовь к звукам и делаю свисток из акации. Никита слушает, склонив голову на бок. Потом я сижу на скамейке, повернув Никиту в коляске лицом к себе, и читаю ему Честертона. Не знаю, что Никита понимает, но книга ему нравится: он хватается за страницу и отрывает кусочек. Он говорит «ой!» и что-то вроде «подожди» – «пжди-ии».

Да, этот интернат – такой же, как и все другие интернаты. За редчайшим исключением. Но я почти счастлива. Вспоминаю анекдот: «да, ужас. Но не ужас-ужас-ужас!!!» Я возвращаю Никиту в палату, прощаюсь с ним и выхожу на крыльцо интерната. Начинается дождь. Под навесом стоит проживающая.

Говорит мне:

– Ой, какой хороший мальчик! Ты чей такой послушный? А где твой зонтик? Ну-ка марш домой!

Люда

В отделении новенькая. С виду лет пятидесяти, полная, улыбчивая, в домашних тапочках.

– Здравствуйте, как вас зовут? Меня Люда зовут. У меня мама в больнице, потому что у неё ноги очень болят. А знаете,

что у меня есть? У меня карточки есть, два телефона, радио. Идёмте, я покажу.

В палате Люда достаёт из тумбочки жестянку из-под печенья и показывает мне игрушечные телефоны, радио, колечки, куклу в синем платье. Над Людиной кроватью скотчем приклеена картина из журнала.

– Это мамина картинка. А я вам сейчас карточки покажу. Фотографии хранятся в коробке от вафельного торта. Люда достаёт их по одной.

Пожилая женщина на диване, на фоне коврика с оленями.

– Это моя мама, она в больнице, у неё очень болят ноги, а потом она меня домой заберёт.

Женщина помоложе возле кадки с пальмой.

– Это Светочка моя.

– Ваша сестра?

– Да, сестра, – гордо отвечает Люда. – Она сейчас в Крым поехала. Знаете что? Она мне оттуда будильник привезёт.

Маленький мальчик с букетом астр.

– Это Димочка. Ему семь лет. А мне знаете сколько? Мне три.

– Похоже! – вырывается у меня. Идущая мимо нянечка фыркает. Мне становится очень стыдно.