Нет Адама в раю

— Тем более, — говорил Арман. — Сядь и притихни.

— Не пытайся сбить меня с толку, Арман. Я говорил про эту Дикинсон.

— Оставь, — устало просил Арман. — Я только что вернулся из Хаббарда и совершенно не расположен вспоминать Диану.

— Осел ты, друг мой, — говорил доктор. — А вдруг Моника пронюхает?

Арман осушил стакан и долго сидел, глядя перед собой.

— Дорогой мой Бенджамин, — сказал он, наконец. — Расскажу-ка я тебе кое-что про себя и Монику. Про нашу совместную жизнь.

Чета Бержеронов вызывала у доктора Бенджамина Саутуорта любопытство еще со времени переезда в Эймити. Но, как и большинство уроженцев Новой Англии, доктор Саутуорт от природы отличался сдержанностью и не любил совать нос в чужие дела.

— Арман, — произнес он. — Прости меня. Я вовсе не собирался лезть к тебе в душу или поучать тебя. То, что ты делаешь — твое личное дело.

Арман расхохотался.

— Теперь ты говоришь, как один из этих чопорных стручков-англичан из Торонто. Они тоже никогда, ну совершенно никогда не лезут в душу. Нет, mon cher, ты вовсе не лезешь ко мне в душу. То, что я собираюсь тебе рассказать, сослужит тебе службу. Даже повысит твой авторитет в глазах коллег.

— Не надо, прошу тебя, Арман, — попросил смутившийся доктор.

— Нет уж, — возразил Арман. — Выслушай меня, а в один прекрасный день ты, быть может, напишешь умную статью для медицинского журнала. Моя жена и я… — Он приумолк, потом сказал: — Или лучше сказать — Моника и я? Не важно. Как бы то ни было, мы с ней не спим вместе.

— Что ты имеешь в виду, черт побери? — спросил доктор.

— Терпение, мой друг, — Арман предостерегающе приподнял ладонь. Терпение. Нет, мы иногда ложимся в одну и ту же постель. Ты ведь наверняка заметил, что у нас в доме нет раздельных спален, а в нашей общей спальне всего одна кровать. Но это вовсе не супружеское ложе.

— Арман, ты просто пьян.

— Возможно. Во всяком случае, я шел к этому весь день. Но ты послушай. Моника разработала совершенно уникальную систему. Может быть, ты замечал, что внизу, на первом этаже, она выгородила для себя уголок, который называет комнатой для вышивания? И ты видел, что там стоит кушетка? Так вот, в те ночи, когда я поднимаюсь наверх первым, Моника остается внизу в этой клетушке и спит на кушетке. Но это еще не все. В тех случаях, когда Моника ложится спать первой, а это бывает чаще всего, она залезает в постель со своей стороны и лежит недвижно, как бревно. Когда я тоже ложусь, она делает вид, что спит. Для нее это вопрос гордости.

Арман подлил себе виски.

— А я еще долого-долго лежу без сна.

— Арман, — мягко произнес доктор и сжал пальцами руку друга.

— О, я понимаю, о чем ты думаешь, — сказал Арман. — Ты, должно быть, недоумеваешь, как нам с Моникой удалось завести ребенка. Что ж, я тебе и это скажу. В нашу брачную ночь я изнасиловал ее — именно тогда она и забеременела. Это единcтвенный стоящий поступок, который я совершил за все время нашей с ней совместной жизни. Наоборот, я абсолютно уверен, что единственный добрый поступок Моники за это же время это рождение Анжелики. С тех пор я больше ни разу к Монике не прикасался.

Мужчины долгое время сидели и молчали, потом Арман посмотрел на своего друга и произнес:

— Вот тебе кое-какой материал для статьи в журнале. Я долго, очень долго раздумывал над этим. Бывают дети, которые появляются на свет Божий с какими-то недостатками: с одной рукой или ногой, глухие, немые или слепые. Это следствие ужасных ошибок природы, трагических ошибок. Но, мой друг, за эти годы я пришел к другому выводу. Природа может ошибиться не только при формировании внешности человека, но и при создании его внутренней сущности. Одно ведь следует из другого, верно? Я знаю это наверняка, потому что именно так случилось с Моникой.

— Откровенно говоря, я ни черта не понимаю, — покачал головой доктор Саутуорт. — Моника ничем не отличается от остальных женщин. А то, что она больше не сможет иметь детей, вовсе…

— Подожди, — перебил его Арман. — Я говорю вовсе не о физическом изъяне. Ошибка, которую допустила природа, создавая Монику, совершенно иного рода. У Моники изъян другого характера. Каким-то образом ее сердце лишилось тепла, а душа утратила способность любить. То место, в котором заключены чувства у других женщин, у Моники совершенно пусто. Моника заперла дверцу и не впускает туда больше ничего и никого.

— Арман, ты не имеешь права так говорить, — возразил доктор. — Я уверен, что Моника любит вашего ребенка, так же, как и тебя.

— Любит? — горько усмехнулся Арман. — Моника любит Анжелику не больше, чем дом, мебель или белье в шкафу. Все это для нее лишь объекты, которые следует содержать в чистоте и сдувать с них пылинки, чтобы, не дай Бог, они не показались кому-нибудь грязными.

— Если все это правда, — произнес доктор, — тебе следовало давным-давно с ней расстаться.

— Да, одно время я всерьез думал об этом, — вздохнул Арман. — До рождения Анжелики я мечтал о том, как сбегу. Но с того дня, как ты вручил мне в руки эту прелестную малютку, я больше ни разу не вспоминал об этом.