Нет причины для тревоги

«Ты, Ирена, закоснела в своем цинизме. За эти три дня я полюбил страну и поверил в свой народ», – обернулся к ней дядя Аркадий. Его взгляд увлажнился от собственной вдохновенной растроганности. Ноздри его расширились, двойной подбородок начал дрожать, и усилилась астматическая одышка. Я впервые, может быть, был свидетелем пресловутой параллели между революционной активностью и сексуальной фрустрацией: в его одержимости политикой была физиологическая возбужденность, тем более заметная из-за его преклонного возраста. «Когда на митинге подняли наш российский флаг, мне, ей-богу, хотелось плакать от восторга, как мальчишке».

«Dear me!» – скривилась в иронической улыбке тетя Ирена, обращаясь ко мне конфиденциально по-английски. Между нами тем самым устанавливались как бы конспиративные отношения. Она повернулась к дяде Аркадию: «Не успели один флаг опустить, другой вздергивают? Вместо пятиконечных звезд кресты понавешаете? Уничтожаете улики своих грязных делишек в недавнем советском прошлом? Бронзового Дзержинского убрали с постамента, но кто его вытравит из сознания миллионов? Уничтожение памятников – это не борьба с мрачным наследием, Аркаша, а вандализм!»

«Это у нее желудочное», – сказал мой отец вместо покойного дедушки, а мама вместо покойной бабушки стала тут же раскладывать по тарелкам новую порцию холодца.

«А в Мавзолее „Макдоналдс“ собираетесь разместить?» отодвинула от себя холодец тетя Ирена, как будто на тарелке лежала мумия Ленина. – А вместо Дзержинского – Сахарова на коне, что ли? Раньше Сталина называли солнцем нашей родины, а теперь новооткрытую звезду назвали Анной Ахматовой. Вы думаете, можно избавиться от неприятного прошлого, его переименовав? Какая звезда, такая, извиняюсь, и езда? Не выйдет, господа! Свобода, как сказал поэт, приходит нагая. С внутренней ложью можно покончить, лишь полностью разоблачившись». Поднявшись со стула, она подошла к зеркалу и, отведя прядь волос, стала вглядываться в свое отражение, как будто действительно собиралась сбросить с себя постылые одежды.

«Опять за свое! Плешь, извините за каламбур, проела», – забегал по комнате дядя Аркадий, нервно хватаясь за лысину. Мама, седовласая и благообразная, с минуту назад матронисто председательствующая за столом вроде покойной бабушки, тут же подскочила к тете Ирене, обняла ее за плечи, как однокашница-гимназистка, и затараторила заискивающе: «Ирунчик, умоляю тебя. Подумай о ребенке». Она покосилась на меня. Тетя Ирена аккуратно загасила и растерла папиросу «Герцеговина Флор» в пепельнице с видом Кремля. Губы ее сжались:

«Ты опять насчет детских травм? Этот ребеночек уже давно был бы дедушкой, если бы ты не воспитала его в страхе перед женским полом в моем лице». И, нахмурив по-деловому брови, она обратилась ко мне со следующим, к ужасу всех присутствующих, вопросом: «Онанизмом занимаешься?» Я покраснел. «Мастурбируешь в эмиграции?» – повторила она вопрос, употребляя на этот раз латинский корень, как будто мне, новоиспеченному англичанину, слово «мастурбация» было более понятным, чем «онанизм». Я, онемев, продолжал идиотски улыбаться. «Не думай, что я тебя за это холостяцкое занятие осуждаю. Стыдиться тут нечего. Мастурбация помогает сконцентрироваться на собственном внутреннем мире. Кроме того, лучше мастурбация, чем все эти любовные интрижки, шушуканье по углам, лицемерие супружеской жизни. Ради детей. Чтобы избежать травмы. Уйти от правды. Самые страшные деяния родителей при советской власти творились ради благосостояния детей».

«Ты знаешь, Ирка в каком-то смысле права, – сказал отец, обращаясь к матери, как-то жалобно при этом скособочившись, не поднимая головы. – Права, но, конечно, лишь отчасти. Имея в виду патологическую склонность к вранью у нашего сына, в результате. У него это, отчасти желудочное, я не отрицаю».

«Легко рассуждать, Мишук, когда ни за что не отвечаешь. У нее никогда не было ребенка. Бездетные еще и не такое себе позволяют», – бросила ему в ответ мать и тут же испуганно прикрыла рот ладошкой: она явно сказала что-то не то, чего говорить не следовало.

«Did you hear it? – на взвизге, голосом разгневанной матроны из частной гимназии, обратилась ко мне по-английски тетя Ирена. – Нет, но вы только послушайте! А кто, простите, сделал мою утробу стерильной, бесплодной, бездетной? Кто наслал эту стерильность, бесплодность, бездетность на мою голову?»

«Upon your head? На вашу голову или все-таки на вашу утробу?» – уточнил я ее машинально тоже по-английски.

«Indeed! Вот именно», – побледнев, посмотрела на меня тетя Ирена со зловещей улыбкой.

«Прекрати изъясняться по-английски, как будто никто из нас тут ни слова не понимает. Я тоже в свое время в Америку собирался эмигрировать, между прочим. Я тоже курсы английского посещал, о’кей?» – заерзал на стуле, потирая лысину, дядя Аркадий.