Нет причины для тревоги

Моя тюремная камера ничем, в сущности, не отличается от лондонской радиостудии Корпорации, откуда я на протяжении последних сорока лет вещал на Россию. В России я никогда не подвергался тюремному заключению. Понадобилась эмиграция в свободный мир, чтобы сорок лет спустя оказаться за решеткой. Тут полная звукоизоляция, как и полагается для выхода в эфир. Выхода наружу нет. Но есть микрофон, соединяющий меня с охранником. Он за непроницаемым для меня стеклом. Это невидимое стекло вполне соответствует стеклянной перегородке, отделяющей ведущего радиопрограммы и звукооператора за пультом. Твой голос улавливается микрофоном и по электронному кабелю через пульт звукооператора идет на передатчики в эфир. Ты в Лондоне, а твой голос витает где-то вокруг Москвы. Твое тело здесь, на Западе, в то время как твой голос, как душа, устремляется сквозь дыры в железном занавесе глушилок к твоему слушателю на Востоке. Эта раздвоенность на тело и голос отражали дуальность моей экзистенции эмигранта. И в этом смысле радиостудия иновещания, эмиграция и тюремное заключение мало чем друг от друга отличаются.

Но сейчас мой голос достигает свободного мира лишь через адвоката, сначала попадая в ухо охранника и психиатра за бронированным невидимым стеклом. Мой адвокат настаивает на том, что убийство было совершено мной в состоянии невменяемости, и поэтому я прохожу психиатрическую экспертизу, то есть нахожусь под постоянным наблюдением. Психиатр убежден, что у меня в голове звучат голоса. Он не понимает принципа работы на радио: мой голос звучит в репродукторе, а голоса звучат в головах моих слушателей. Двор, куда меня выводят на прогулку, тоже напоминает мне своей тюремностью двор Корпорации. Стиль модерн здания Корпорации был моден в ту эпоху во всех странах и был запечатлен, в частности, в государственных зданиях сталинской эпохи, вроде Лубянки. Наша радиокорпорация выбрала здание на Стрэнде именно потому, что там были глубокие подвалы. Откуда не слышно криков замученных радиоработников Корпорации. Из этих подвалов до сих пор в эфир несутся звуки тех, кого давно нет в живых, как будто здание Корпорации – это готический замок, где в подвалах обитают духи и привидения. Подвалы Корпорации переполнены этими невидимыми призраками – голосами покойных радиовещателей. Человек мертв, а его голос, его душа, продолжает звучать в эфире, как будто эфир – это и есть тот свет. Говорят, если голос преодолеет атмосферу и попадет в космическое пространство, где нет трения и глушилок, он будет путешествовать во Вселенной бесконечно. И может рикошетом вернуться на землю, как призрак, и начать преследовать по ночам самого радиовещателя. Я пишу историю о том, как мой голос стал преследовать меня. Мой голос, но в иной инкарнации.

История эта началась год назад – с решения администрации от меня избавиться. По идеологическим, конечно же, соображениям, хотя конфликт возник из-за стилистических разногласий. Замдиректора Корпорации и главный редактор Нора Блантик (корпоративный тип: апломб на шпильках и фальшивая дружелюбность с ледяной улыбкой) вызывала меня в свой кабинет (на стене – портрет легендарного сэра Обадии Гершвина, патриарха радиовещания на Россию) для неформальной профилактической беседы о возможном окончании моего сотрудничества с Корпорацией. В годы холодной войны Нора Блантик вела музыкальную программу, где она разучивала со слушателями танец самбо, ча-ча-ча и тому подобные выкрутасы в эфире. Это считалось смелым в ту эпоху – начальство Корпорации было уверено, что в Советской России танцы состоят исключительно в маршировке восторженных толп под военную музыку на Красной площади.

Нора Блантик от имени Корпорации в присутствии адвоката предлагала мне – как одному из самых заслуженных радиовещателей с легендарной репутацией – изрядную финансовую компенсацию. Откупные, чтобы отделаться от меня бесшумно. «Одному из самых» – это любопытная формулировка. А кто еще, кроме меня, остался из заслуженных? Все остальные уже давно преодолели звуковой барьер и оказались по ту сторону эфира, скользя в бесконечной черной пустоте, где звезды не мигают и беззвучны, как рыбы в аквариуме. Вместо этих потерянных душ по коридорам Корпорации бродят загадочные молодые типы с наглыми улыбочками – это новые сотрудники, набранные Норой Блантик в постсоветской России. Все как один профессионалы бывшей советской журналистики. Мы знаем, в каких письменных отчетах начальству на Лубянке заключался их профессионализм. Улыбка сэра Обадии Гершвина с портрета на стене – ментора всех радиовещателей с первых лет основания Всемирной службы Корпорации – из ироничной уже давно превратилась в брезгливую.