Нет причины для тревоги

«Знаю я, какие ты курсы посещал. С Марой в постели?» – сощурившись, смерила тетя Ирена взглядом мою маму. Я остолбенел. «Конечно, в отличие от меня, тебе, с твоей лысиной, терять было нечего», – брезгливо отодвинувшись от него, тряхнула кудрями тетя Ирена.

«При чем тут моя лысина?» – обиженно пробурчал дядя Аркадий.

«Интересно, на кого ты был бы похож, оказавшись в моем положении? И как бы, интересно, выглядела бы в результате наша распрекрасная Марочка?» – снова запыхтела папиросой тетя Ирена.

«Никто не заставлял тебя спать с моим мужем!» – вдруг взвизгнула мать, забыв и про мои детские травмы, и вообще про элементарную благопристойность.

«Интересно, а с кем мне еще спать, пока ты спала с моим Аркадием?» – невозмутимо пожала плечами тетя Ирена.

«Я была совершенно одна, – зашмыгала носом мама. – Это ты с Михаилом крутила шашни в различных командировках, делая перед нами вид, что разъезжаешь по заграницам. Как будто мы ни о чем не догадывались. Мишенька надрывался на дальних объектах, чтобы прокормить семью, и не в последнюю очередь тебя, иждивенку, с твоим бездельем и философствованиями о Востоке и Западе. Он из-за тебя ночами не высыпался».

«Скажи спасибо, что это я, а не ты спала со своим мужем. С его дальними музыкальными объектами и сопутствующими венерическими заболеваниями. Или ты готова была вместо меня полгода проваляться в вендиспансере?» – сказала тетя Ирена.

«Мы выбивались из сил ради того, чтобы после больницы ты ни в чем себе не отказывала», – сказал дядя Аркадий. Мать, седовласая статная женщина, поднявшись со стула, стала надвигаться на тетю Ирену, бюстом прижимая ее к стене. Их лица сияли злобой и свободой: дождавшись наконец возможности оскорблять друг друга в открытую, они чувствовали, что оковы тяжкие приличий пали, стесняться больше некого и можно не сдерживаться. Они как будто помолодели: глаза их блестели, рты были полуоткрыты, как дуэльные стволы. Время как будто сдвинулось на несколько десятилетий, возвращая меня в прежнее подростковое состояние, но раскрывая при этом все давние жуткие секреты мира взрослых.

«А ты что, по сути дела, делаешь вид, как будто не понимаешь, о чем идет речь, в принципе?» – в грозном раздражении обратился ко мне отец, отмалчивавшийся все это время в углу. Наконец-то он заметил меня, невольного свидетеля этого семейного безобразия. Я действительно не понимал, о чем идет речь. «Ты что, хочешь сказать, что никогда обо всем этом, в принципе, не слышал?» Я отрицательно мотнул головой, не разжимая губ. «Но об этом было известно всем!» И он стукнул ладонью по столу, призывая всех к тишине.

«Но вы все об этом молчали», – проронил я.

«Разве можно было выразить в словах то, что и так понятно без слов?» – отозвалась из своего угла тетя Ирена.

«Ты хочешь сказать, – обратился ко мне отец, – что ты никогда, в принципе, не слышал, какую тайну тетя Ирена, по сути дела, все эти годы от тебя скрывала?» Я снова пожал плечами в недоумении. В угрожающих нотках его голоса мое чуткое ухо стало различать панику отчаяния. Но я впервые говорил ему правду: мне в голову не приходило, что в нашей семье могло случиться нечто подобное – все эти интриги и адюльтеры. То есть интриги – да, вполне возможно, в принципе, но адюльтеры? «Ты ему веришь, Аркадий?» – повернулся отец к дяде.

«Нет, Мишук, я ему не верю. Не верю, и все, как говорил Станиславский. Ты ему веришь, Марочка?» – сказал дядя Аркадий. Он, вместе с остальными родственниками, сужал кольцо вокруг меня.

«Как можно поверить его наивности? Это граничит с кретинизмом. Но мой ребенок не может быть кретином. – Мама горделиво выпрямилась на стуле, задрав подбородок. – Он всегда был очень восприимчивый мальчик, со здоровыми физиологическими реакциями. Говорю не как мать, а как придирчивый педагог. Даже Ирена может подтвердить. Ты ему веришь, Ирена?» – повернулась она к родственнице. Тетя Ирена негативно качнула своей золотой тиарой:

«Может быть, он был одержим подростковым онанизмом и был совершенно слеп к окружающей действительности?» Я вспомнил не онанизм, а парады на Красной площади и отцовский ремень. Теперь поздно объяснять.

«Зачем ты опять врешь?» – глядя на меня исподлобья, обиженно вздохнул отец, и рука его, почти машинально, потянулась к ремню – по привычке прежних лет. Сейчас он потребует, чтобы я приспустил штаны, разложит меня на диване и отхлещет по голой заднице ремнем на глазах у тети Ирены. Сладкий ком из скопившихся за годы слез рос в горле. Но на этот раз я буду шипеть и царапаться, как та бродячая кошка у помойных баков на заднем дворе моего детства. Склоки и междоусобицы были забыты: вся семья наконец-то нашла общего врага – в моем лице.

«Михаил, – королевским жестом остановила его тетя Ирена, – неужели годы сталинщины не отбили у всех у вас охоту прибегать к насилию в разрешении духовных противоречий? Поверь, лучший способ борьбы с ложью – не добиваться правды во что бы то ни стало, а разоблачить первопричину лжи. Оголить правду, you see? Голая правда говорит сама за себя», – сказала она.