Нет причины для тревоги

– В Древнем мире. На Ближнем Востоке.

– Ну знаешь, нашли где строить! На Ближнем Востоке все обрушивается.

– Ты Библию, что ли, не читал?

– Я в Бога не верю. Я верю в природу. Есть природная стихия и человек, который ей противостоит. Я в коммунизм не верил, чего я в Бога верить буду?

– Народы собрались и стали строить башню до неба. Вавилонскую башню. Но Бог ее разрушил, потому что все начали говорить на разных языках.

– В Киле сплошные англики живут. Только пару бабаев видел. Но все по-английски балакают. Определенный артикль. Неопределенный артикль. Неопределенного больше. Идешь в магазин за масляной краской, а на его месте уже парикмахерская. Или химики.

– Какие химики?

– На главной улице я насчитал семь магазинов. Химики. Chemist, chemist, chemist. Химия на каждом шагу.

– Chemist – это аптека. Тут пенсионеры, они все время лекарствами питаются.

Уинстон О’Брайен, пенсионер, с началом соседской стройки стал принимать антидепрессанты. Уинстон не мог пережить того факта, что коммунизм обрушился. Как Вавилонская башня. Или как шахтерский забой. Уинстон О’Брайен был полон внутренних противоречий. Советская власть с детства была для него неким парадизом – райской картинкой в виде карты Советского Союза на стене над его детской кроваткой. Всю его сознательную жизнь Советский Союз оставался землей обетованной для всех тружеников мира, и в первую очередь для его отца. Потому что отец Уинстона О’Брайена входил в комитет легендарного профсоюза кентских шахтеров и был убежденным коммунистом. Он был одним из тех, кто пробил под землей легендарный туннель в скалах Дувра, чтобы перед началом Второй мировой обеспечить доставку кентского угля в британский порт. Отсюда шли корабли Арктического конвоя в Мурманск с грузом помощи Советскому Союзу, союзнику в войне против общего врага – нацизма.

Даже сейчас, с его стажем службы в Форин-офис, Уинстон рассуждал о коммунистических идеалах отца-шахтера чуть ли не с просветленной улыбкой. После второго виски Уинстон доставал из ящика письменного стола сувениры, которые отец привез из России. Он попал в Москву с лидером профсоюза шахтеров Артуром Скаргилом. Британским шахтерам пообещали братскую помощь в их борьбе с акулой капитализма Железной леди во время Великой стачки шахтеров по всей стране в 1984 году («1984» – как тут не вспомнить Оруэлла!), когда Маргарет Тэтчер, если помните, решила прикрыть угольную промышленность Йоркшира, Уэльса и Кента. Кентские шахтеры были самыми радикальными в стране. Отец Уинстона впервые побывал в Москве еще в пятидесятых годах на Всемирном фестивале молодежи и привез сыну из Москвы детскую игрушку: это были деревянные фигурки медведя и русского мужика, оба держали в руках по деревянному молоту, а между ними – наковальня. Если дернуть за веревочки внизу, медведь и мужик начинали яростно колотить по наковальне. Они явно обрабатывали сталь, столь необходимую для оружия в борьбе с нацизмом. Отец показывал маленькому Уинстону, как действует игрушка и как дергать за веревочки. При этом отец напевал себе под нос «Интернационал». Весь мир насильно мы разрушим до основанья. Кто был никем, тот вставит всем. Маленький Уинстон дергал за веревочки и задорно хохотал.

Часам к четырем двое работяг заканчивали трудовой день и начинали выпивать. Прямо на строительных лесах. Выпивать они начинали с пива. И закусывали пиво какой-то рыбой, распространяющей, по словам Уинстона, «отвратительный запах тухлятины». Они ее долго чистили, и лоскуты рыбной чешуи летели на анютины глазки. Вокруг них вились с рвотными криками чайки и брызгали экскрементами. Уинстон подбирал эти ошметки пинцетом, разглядывал на свет, но понять, что это за сорт рыбы, не мог. Это была, конечно же, вобла, как вы догадались. Уинстон стал носить с собой в кармане нюхательную соль на случай обморока от дурноты. После пива, само собой, шла водка под колбаску. Или под что придется.

– А чем англики закусывают крепкие напитки?

– Сосидж, например, тут есть.

– Это что такое, сосидж? Сосиска?