Нет причины для тревоги

Виктор не стал бы утверждать, что местные жители запирались от него на все замки. Его периодически приглашали в гости и впускали к себе в дом, предварительно отключив сигнализацию. Говорили о возмутительных сценах секса и насилия по телевизору, о дешевых отелях в Турции или о падении цен на недвижимость. Виктор отмечал, что мебель у них в домах та же, что и у него, что едят они приблизительно ту же пищу и одеваются в общем так же, как и он. Однажды ему даже подарили чайник со свистком: свисток свистел, когда чайник закипал. Однако было в жизни его соседей нечто такое, чего он не способен был постигнуть. Он догадывался, что за поверхностным слоем слов, жестов и манер скрывалась другая реальность – еще одна жизнь, частью которой он никогда не станет. Он ощущал собственную чуждость как некое позорное пятно, неотличимое от чувства вины, но чувство настолько неясное, что он путал это ощущение с собственной стыдливостью. Дружелюбные жесты соседей он воспринимал как прихотливую изморозь на оконном стекле, скрывающую от посторонних глаз недоступный ему уют внутри чужого дома. Человек, заглядывающий в окно с улицы, расплющивает нос о стекло и поэтому выглядит монстром для тех, кто смотрит на него изнутри.

Витрины магазинов на его улице очаровывали своей магией в той же степени, в какой гипнотизировали его ненавязчивая дружелюбность и джентльменские манеры продавцов. Скажем, фигурный расклад говяжьих почек, телячьих отбивных или сосисок из дикого вепря в витрине мясника соперничал в своем узоре и цветовой палитре с драгоценностями в витрине ювелирной лавки по соседству. А короба июньской клубники в гармонии с молодой картошкой и клубнями фенхеля на овощном прилавке были сходны в своем дизайне с игрушками в детском магазине напротив. Мраморные надгробия в витрине похоронного бюро были столь же элегантны, что и керамические плитки для стен модельной ванной из магазина интерьеров. Весь цикл жизни был представлен в этих витринах – от магазина свадебных нарядов до похоронного бюро. Объекты в витрине гляделись как музейные шедевры искусства. Это были натюрморты под толстым музейным стеклом, обрамленные в тяжелую раму витрин. Эти натюрморты, как выяснилось, не были оставлены без охраны. Виктор однажды позволил себе слишком близко приблизиться к одной из витрин и, чтобы получше разглядеть изящный товар, прижался к стеклу. Сигнал тревоги включился незамедлительно.

Не только витрины – люди тоже начинали бить тревогу, как только ты приближался к ним непозволительно близко. Их видимое дружелюбие скрывало постоянную настороженность, и, как только негласные границы этого вежливого сосуществования нарушались, тут же срабатывала аварийная сигнализация эмоциональной паники. Чем привлекательней выглядела витрина магазина, тем более изощренной была система сигнализации. Чем вежливей и дружелюбней здешние люди вели себя по отношению друг к другу, тем сложней была система ритуальных жестов и слов, защищающих их приватный мир от вмешательства извне.

Неспособный коснуться натюрморта жизни за прозрачным, но непроницаемым стеклом этих нейтральных манер, Виктор начал подвергать сомнению мудрость своего решения переехать на другой берег Темзы. Он пытался отогнать эту мысль: он прекрасно знал, что никто в здравом уме не будет сожалеть о переезде из Южного Лондона. Там он сам постоянно чувствовал угрозу извне: местное население подавляло в себе агрессивные инстинкты, загоняя их внутрь, создавая тем самым внешнее напряжение, отчего в воздухе постоянно веяло насилием. Один эпизод засел в его памяти особенно прочно. Однажды, по дороге домой со станции, он зашел в паб «Белый слон» купить пачку сигарет. Сигаретный автомат не работал. Сигареты можно было купить и у бармена. Завсегдатаи, как обычно, толпились у стойки плотной стеной с кружками пива, как бы блокируя доступ к бару посторонним. Через их головы бармен и протянул Виктору пачку сигарет. В этот момент один из завсегдатаев заявил, что в пабе, формально говоря, нелегально продавать алкоголь и сигареты в запечатанном виде – это тебе не магазин, каждая бутылка пива должна быть открыта, каждая пачка сигарет распечатана и употреблена на месте, в пабе. Бармену ничего не оставалось, как вежливо улыбнуться и вскрыть пачку.

«Одной поделишься?» – услышал Виктор чей-то фамильярный голос за спиной, и ловкая рука, перехватив пачку, выдернула оттуда сигарету. За ней потянулась еще одна чужая рука. И еще одна. И еще. Виктор стоял, разинув рот, сам похожий на опустошенную пачку сигарет у него в руках. Его окружали хохочущие рожи. Стали подступать слезы, как будто в глаза попал въедливый дым. «Курение вредно для здоровья. Вот выпей, не грусти!» – кто-то потрепал его по плечу и сунул ему в руки пинту пива. Дело на этом закончилось. Завсегдатаи после приступа истерического хохота отвернулись от Виктора, возобновив свою дискуссию о причинах бешенства среди коров и недавней директиве Европейского союза о мультикультурном подходе при подсчете очков в крикете.