Нет причины для тревоги

Вспоминая, как он стоял в том пабе в стороне от толпы с кружкой пива, Виктор сожалел о том, что не повел себя как истинный британец и не угостил другого, как это полагалось в пабах, ответной пинтой. Ворочаясь в своей одинокой северолондонской кровати, Виктор постоянно возвращался в памяти к этому унизительному эпизоду. Но чем чаще он вспоминал об этом эпизоде, тем меньше ощущал его унизительность. Дело в том, что чувство унижения было, как это ни парадоксально, единственной эмоцией, свидетельствовавшей о том, что он в своем прошлом на юге Лондона не был лишь мертвым объектом в убогой меблировке своей жизни. Сейчас, в сравнении с унижениями и страхами предыдущей эпохи, нейтральная серость его нынешнего существования становилась еще более очевидной. Всеми способами он пытался убедить себя в оправданности своего переезда в Северный Лондон. «В пабе Южного Лондона все друг друга знают давным-давно, и поэтому ты чувствуешь себя среди них как чужой. В Северном Лондоне люди ведут себя так, как будто только что познакомились, и поэтому ты не чувствуешь собственную отчужденность», – писал он своему старому приятелю в Америку. Но тот уже давно никогда ничего ему не отвечал.

Впрочем, если и можно было обнаружить какое-либо сходство между Южным и Северным Лондоном, то искать это сходство следовало лишь в местном пабе. Он предпочитал паб «Человек на Луне» всем другим, потому что там одну из стен занимала книжная полка. Его как профессионального переводчика тянуло к библиотекам. Он был, однако, крайне разочарован подборкой книг на полках. Первый же выхваченный им наугад переплет оказался «Пособием по звукотерапии», сочинением чуть ли не полуторавековой давности наполовину на латыни. Но и другие книги оказались не менее загадочными: они были написаны загадочными авторами на тему столь же загадочную, что и издательства, где эти книги были опубликованы. Эти книги, очевидно, служили просто-напросто декоративным элементом в интерьере этого паба.

Его вряд ли кто-либо мог назвать выпивохой. В жаркие летние дни он предпочитал вместо бокала вина большую кружку кока-колы, но стеснялся заказывать этот напиток, поскольку однажды был поднят на смех публикой у стойки: в его произношении слово big coke звучало как big cock. Место это тем не менее привлекало его еще и, в частности, юмористическими афоризмами, которые завсегдатаи этого заведения записывали мелом на черной доске над баром. Некоторые слова или части слов оказывались случайно стертыми, так что, скажем, афоризм «деревенский идиот ищет деревню» превращался в «деревенский идиот ищет ню». Виктор улыбался самому себе улыбкой знатока, разбирающегося в малейших нюансах местной жизни, непонятных постороннему. Взаимопонимание – вот чего он искал в этом мире. Но в целом его тут игнорировали. В отличие от Южного Лондона здешней публике в голову не приходило подшучивать над Виктором, унижать или дразнить его, загораживая проход к бару. Здесь ему всегда уступали место. С посторонними здесь вели себя крайне сдержанно, но вежливо.

Лишь один человек в пабе позволял Виктору надеяться на то, что не все в этом смысле потеряно. Одет он был крайне неопрятно и выглядел чудаковато. С неизменной пинтой эля в руке, он напоминал уличного бродягу, пропивающего подобранный на улице пятак. Небритый с лысой головой, он был похож лицом на недожеванную питу с продырявленными отверстиями для глаз. Однако взгляд его всегда светился, на губах постоянно играла улыбка, он приветствовал всех вокруг дружеским взмахом руки, кивком, то и дело обращался к разным собеседникам в пабе, ни на секунду не прерывая своего бормотания в ответ на их реплики, сопровождая свои слова или жестом одобрения, или недоуменным и презрительным пожатием плеч, постоянным подмигиванием и подмаргиванием. В связи с этим, хотя имя этого индивидуума было Морган, Виктор стал называть его про себя Моргуном. В то время как все остальные в пабе группировались небольшими кружками, не смешиваясь друг с другом, этот добродушный джентльмен был, казалось бы, приятелем всем и каждому – вселенная как будто вращалась вокруг него, не сдвигавшегося со своего места у стойки бара. Моргун был, пожалуй, единственным в пабе, кто всегда приветствовал Виктора, завидев его в дверях. Если Виктор оказывался рядом с ним у стойки, Моргун тут же начинал бомбардировать его залпами вопросов и мнений по широкому ряду проблем, суть которых Виктору было довольно трудно разгадать: несмотря на профессию переводчика, Виктор никак не мог ухватить основной смысл монологов Моргуна, кроме рефрена «ни слова, приятель, я все понял, ни слова!», что в общем-то было излишним предупреждением – под пулеметными очередями Моргуна у собеседника не оставалось никакой возможности вставить свое слово.