Нет причины для тревоги

«Эй, парень, полегче», – неожиданно встал на мою защиту один из сопровождающих меня, как я стал их называть, лиц. Довольно мордастых, как я уже говорил, лиц. Никогда нельзя судить людей по внешности. Именно поэтому я тут же испьтал чувство невыразимой благодарности к своему врагу. Но в душе я не сомневался, что этот жалкий псих в брезенте был прав: какой я, действительно, иностранец? Не иностранец и не русский. Гибрид. Монстр. Мой защитник тем временем вежливо предлагал дергающейся физиономии в брезенте заткнуть свое хайло этим своим брезентом.

«А чего мне затыкаться? Я молчать не собираюсь. – И брезентовый голос стал забираться еще одной шершавой ноткой визгливости выше. – Родились на этой земле, понимаете ли, государство о них заботилось, предоставило им, понимаете ли, бесплатное образование и другие социальные блага. Чем же они отплатили за эту заботу? Предательством. Бросили свою родину в тяжелый для нее час ради легкой наживы и сладкой жизни за рубежом. А теперь они приезжают обратно, чтобы развратить невинные души наших парней и девушек фальшивыми посулами и нечистоплотной моралью. Ни один уважающий себя народ не станет терпимо относиться к подобным провокационным актам».

И действительно: мой визит на родину, после стольких лет разлуки, ничем, кроме как провокацией, не назовешь. Мы возвращаемся в места, где прошла наша юность, лишь для того, чтобы удовлетворить наше болезненное любопытство, праздный эгоизм и мелкое тщеславие. Мы хотим убедиться в том, что сами мы духовно возмужали, стали мудрее, богаче, повысились в общественном статусе по сравнению с теми, кого мы оставили на родине много лет назад. Мы провоцируем их на интимный разговор, добиваемся от них слов о том, насколько мы стали не похожими на самих себя прежних, чтобы самим заново почувствовать, какие революционные перемены произошли в нашей судьбе, каких успехов мы добились в жизни, в то время как они, дураки, оставались все теми же провинциальными неудачниками. Мы купаемся в лучах света, который излучает в нашем присутствии их восхищенный взгляд. Мы эмоционально эксплуатируем их обожание, как сутенер эксплуатирует проституток, совершенно наплевательски, не вникая в их личную судьбу.

«Плюнуть бы в эти подлые морды. Эти враги народа. Душу с них воротит. Плеваться хочется», – снова забубнил монстр в брезентовом плаще. Слышно было его тяжелое сиплое дыхание. «Понаехали тут, жиды проклятые», – выплюнул он наконец заветную декларацию ненависти. В прямом смысле тоже – выплюнул. Это был прицел с дальнего расстояния. Но довольно точный. Плевок пришелся прямо на лацкан моего плаща.

«Да что же вы такое делаете, гражданин?! – ахнула от возмущения супруга, с минуту назад отчитывавшая своего синтетического мужа за безграмотность в вопросах моды. – Вы что, не видите, что ли, куда плюетесь? Это ведь экспортный образец одежды, а не хухры-мухры. А вы тут со своей отечественной вонючей слюной!»

«Да она у меня не вонючей ваших жидов пархатых», – заголосил гражданин в брезенте.

«Да почему это они – наши?» – возмутился в свою очередь супруг. По вагону прошел еле слышный ропот удивления. Многие были явно ошарашены беспрецедентной бесцензурностью этой вспышки застарелой и запрятанной вглубь ненависти. От подобной публичной откровенности давно отвыкли. Несколько лиц нахмурились осуждающе. Слышались отдельные голоса, требующие положить конец подобным оскорбительным выпадкам против национальных меньшинств и разных других чеченцев. Я тоже хотел возмутиться. Но промолчал. Этого или чего-то подобного лишь следовало ожидать. Было бы неверно и даже глупо, впрочем, воспринимать эту брань как проявление антисемитизма. «Жид» на устах у подобных типов мог означать кого угодно: шотландца, француза и, конечно же, еврея тоже – всякого, короче, кому в жизни повезло больше, чем ему. С таким же успехом на моем месте мог бы оказаться и марсианин. В каком-то смысле эти оскорбления были завуалированной формой крика о помощи, воплем о безысходности, тупиковости его собственной судьбы.

«С жидами или без, но с такими, вроде вас под боком, скоро никто в этой стране вообще жить не захочет. Я первый же и уеду», – вдруг сказал парень в кроссовках «Пума». Одинокий нерешительный голос инакомыслящего не может, конечно, изменить характер целой нации, но и нацию, однако, не судят по нескольким подонкам, не так ли? Я был поражен этим непредсказуемым смелым жестом в мою защиту. Тем более сам-то я в душе злоупотреблял доверчивостью именно тех немногих, кто готов был защищать меня с риском для собственной жизни от нападок толпы. Меня, наверное, действительно привлекала в России лишь возможность пощекотать нервы российской разнузданностью нравов в атмосфере фальшивых посулов и нечистоплотной морали. Не то чтобы я сознательно кого-то развращал, предавал, продавал. Наоборот скорее; но без атмосферы некоторой грязнотцы для меня невозможно истинное восстание духа.