Нет причины для тревоги

Я не верил своим глазам. Сначала один из пассажиров, посмелей, за ним – робко – другой, а там и третий стали передвигаться в мой конец вагона. И вот, одна за другой, все больше и больше рук протягивались к дверям, вцеплялись в них пальцами, тянули на себя, пытаясь в коллективном усилии разъять их мертвую железную хватку. Еще через мгновение я был уже в центре сплоченной группы соратников. Со всех сторон давали советы и протягивали руку, локоть и плечо помощи. Я слышал вокруг себя пыхтение и уханье человеческого коллектива, бьющегося в демократической конфронтации с антигуманными дверьми тоталитарной машины метрополитена. Я был окружен упрямыми, но добрыми лицами, преисполненными волевого усилия и одухотворенными коллективной заботой об одиночке, которого они никогда, заметьте, до этого не встречали, который в общем-то не был даже одним из них, был иностранцем, чужеземцем, пришельцем. И тем не менее: я был уже не чужаком для них; я был среди друзей. Я узнал в толкучке и супругов в синтетических куртках, и шляпу с газетами под мышкой, и кроссовки фирмы «Пума». Возможно, мне померещилось, но перед моим взором промелькнула и физиономия обидчивого гражданина в брезенте: его истерически дергающееся лицо неожиданно обрело выражение проникновенного раскаяния. Я больше не был пассажиром подземки: я вместе с другими был на шоссе энтузиастов по дороге к седьмому небу.

И чудо произошло прямо у нас на глазах. Плащ стал освобождаться из железной хватки вагонных челюстей – сантиметр за сантиметром, дюйм за дюймом. Так разряжают взрывной механизм тикающей бомбы: все знали, что в любую минуту поезд приблизится к моей станции – выйду ли я на свободу в плаще или поеду дальше до конечной остановки, бездарно доживая маршрут своей жизни?

Плащ был целиком в моих руках за долю секунды до окончательной остановки поезда. Под крики «ура» и победное улюлюканье я бросился через проход на левую сторону вагона. Проплыли первые огни платформы. Зашипели тормоза. Двери не открылись. Точнее, открылись, но не те, перед которыми я стоял в нетерпении.

«Станция метро „Шоссе Энтузиастов“, – сказал записанный заранее, как предсказание, магнитофонный голос из репродуктора. – Выход на платформу с правой стороны». Пораженный, я развернулся. На другой стороне вагона вместо дверей, еще мгновение назад державших меня с моим плащом мертвой хваткой, сейчас приглашающе зиял перед глазами выход – как будто раскрытая от удивления пасть монстра. Толпа пассажиров вокруг издала нечто вроде стона. Это был стон поражения и разочарования. Стоило ли всем нам так стараться? Мысль о тщетности человеческих усилий в этом подлунном мире читалась на каждом лице. Сопровождаемый скорбными взглядами, я вышел сквозь лишенную смысла дыру в стене вагона на враждебной, ложной и чуждой мне правой стороне, шатаясь, как боксер, потерпевший поражение на ринге.

Поезд отходил, и, стоя на платформе, я видел, как милые лица моих новообретенных друзей-попутчиков приникли к стеклам. Они размахивали руками на прощание, в спонтанной демонстрации неожиданно обретенного братства. Возможно, наш коллективный рывок к свободе и был направлен не по адресу (мы ломились в открытые двери с другой стороны вагона), но память об этом ощущении единства останется, я не сомневаюсь, в наших сердцах навсегда.

Поезд исчез в туннеле. С меланхолическим вздохом я набросил на плечи свой многострадальный плащ. Я оглядывал вестибюль в поисках выхода. Меня ожидал сюрприз: оказалось, я потерял не всех своих товарищей-попутчиков одним махом. За спиной стояли мои верные спутники, свидетели злоключений, сопровождавшие меня в моих испытаниях на всем маршруте – от первого до последнего шага. Я уже знал, насколько обманчива их бандитская внешность, сколько доброты и отзывчивости скрывается за их толстомордостью и хитроватыми глазками. Я шагнул им навстречу с широкой улыбкой и протянутой рукой: отблагодарить их за щедрость духа и братскую помощь незнакомцу, попавшему в беду. Благодаря им я заново испытал забытое чувство принадлежности к большой семье по имени Россия, скрытой от глаз посторонних, пришельцев, чужаков. Мои новые товарищи улыбались несколько странной, я бы сказал, смущенной улыбкой скромных людей, когда их публично хвалят, как им кажется, слишком громко, много и незаслуженно.

«Насчет этой штуки», – сказал наконец один из них, трогая лацкан моего плаща.

«Вот-вот, как насчет этого самого?» – сказал другой.

«Того самого – чего?» Я искренне не понимал, что они имеют в виду. Их внутренняя стеснительность не давала им, видимо, выразиться напрямую.

«Сам снимешь?» – спросил, помявшись, первый.

«Или нам придется оказать дружественную помощь?» – предположил другой.

Теплая тошнотворная волна страха и обреченности поползла с висков вниз на лицо, покрасневшее как от пощечины, когда до меня дошло наконец, чего они хотят. Два молодца сняли с моих плеч дублинский плащ с галантной вежливостью гардеробщиков. Мимо проплывала толпа, не замечающая или делающая вид, что не замечает происходившего – тут же, у них на глазах.