Нет причины для тревоги

В этот момент я вдруг осознал, что в спешке не захватил с собой ни адреса любовницы, ни ее телефона. Мы впопыхах договорились с ней о свидании в гостях накануне, пока муж, компьютерщик, на пару дней уехал в командировку. Сколько часов пройдет, прежде чем я смогу дозвониться ей? Она уедет, меня не дождавшись, решив, что я, отрезвев, ничего, кроме презрения, к ней не испытываю. Как я уже заметил, самое страшное для меня – лишиться обаяния в чужих глазах.

«Обвинять во всем лишь евреев, или, как вы выражаетесь, жидов, является в наше время вопиющим примером политической близорукости, – тоном партийного пропагандиста заявил гражданин в шляпе с пачкой газет под мышкой. – Остерегаться надо более далеких, но не менее зловещих врагов человечества. – И, как бы отвечая на удивленные взгляды пассажиров вокруг, гражданин в шляпе уточнил: – Я имею в виду пришельцев. С иных, знаете, планет. Инопланетян то есть. Марсиан всяких там, знаете ли. Враждебный десант из космоса, короче». И он хмуро оглядел меня с ног до головы.

Я знал, что я не инопланетянин. Но я был при этом существом не менее опасным для планеты Россия: я был пассажиром машины времени. Я жил в иной временной категории – за рубежом – в западной цивилизации: я знал о России со стороны то, чего она, возможно, никогда о себе не знала. Мне не следовало пересекать границу и вмешиваться в жизнь людей здесь, в России, с моим интимным знанием их прошлого, настоящего и будущего. Надо было держать язык за зубами и все остальное на себе – застегнутым. Надо было исчезнуть из этой державы, не оставив ни единого следа своего присутствия; ни единого клочка самого себя нового, своего нового знания, нельзя оставлять прежней родине. С удвоенной решимостью я повернулся к дверям, сжатым столь же крепко, что и мои зубы. Мне надо было любой ценой извлечь из этих дверей свой плащ, угрожавший изменить чуть ли не весь ход событий русской истории. Он должен покинуть вагон вместе со мной, рваный он или более-менее целый. И я потянул его на себя – осторожно, но неумолимо. Снова раздался угрожающий треск материи, как хруст костей в готических фильмах ужасов. И, как будто вурдалаки из ниоткуда, рядом со мной возникли все те же два молодца, мои вечные спутники, мои сопровождающие, как стал я называть их в уме.

«Эй, дядя, может, поможем?» – хором пропели они. А я подозревал их бог знает в чем. Доверять надо людям. Растроганный, я смахнул с глаз слезу благодарности. Стараясь унять дрожь губ, я объявил о собственной решимости во что бы то ни стало сойти на следующей остановке, прихватив с собой плащ в каком бы то ни было виде. Они кивнули понимающе. Встали по разные стороны входа в вагон и, вцепившись в дверную щель заскорузлыми пальцами, потянули двери – каждый на себя. Я же стал осторожно вытягивать из щели плащ. Лебедь, рак и щука наконец-то обрели чувство локтя. (Не уверен, что у лебедя, рака, а тем более у щуки есть локоть, но чувство коллективизма было налицо.)

Когда-нибудь я напишу эссе о том, как конструкция дверей вагона метро в той или иной стране отражает темперамент соответствующей нации. Теперь мне казалось, что в лондонском метро створки сдвигающихся дверей обиты необычайно мягкой резиной; если рука случайно застряла между захлопнувшимися дверьми, ее относительно легко можно вытащить обратно без нанесения серьезных телесных повреждений. Двери же в московском метро чуть ли не обрубают вам руки, как топор палача – уличному вору в Саудовской Аравии. Удивительно, что мой плащ вообще уцелел, а не был разрезан на две половины ножницами дверей.

«Эй, гражданин, – обернулся один из моих сопровождающих к соседу по проходу, – и ты. Ты тоже. И вы. Чего глазеете? Не видите, что ли: человек в беде. Плащ застрял, а ему на следующей сходить. Не будьте мелкими гадами. А ну-ка, поможем зарубежному товарищу. Эй, сюда, давайте сюда!»