Нэцах

Сансаныч расхохотался:

— Если там пацан — с меня золотые часы, если девочка — серьги. Обеим.

Ксеня действительно была абсолютно уверена, что там мальчик. Еще бы! Двадцать лет назад во дворе на Мельницкой младшая дочь Ривки, Фая, гадала всем над ладонью цыганской иголкой на нитке и объявила, что у Беззуб будет один сын. И все. И Ксеня почему-то сразу безоговорочно согласилась на результат гадания.

Ильинский заметался по комнате:

— Надо срочно решать с квартирой. Я тут еще не очень ориентируюсь. Тебе какие улицы нравятся?

— Да и у Аньки пока нормально, тем более на свежем воздухе. Не дергайся — времени еще навалом, как раз и обнюхаемся с новой властью, и подзаработаем, а через пару месяцев вариант сам появится, — отозвалась Ксеня.

— Нет! — отрезал Саныч. — Чтоб моя жена с ребенком приживалкой по родне мыкалась? Да еще и зиму в этом доме сыром! Еще простудишься! Не будет этого. И работать ты тоже не будешь!

— Саныч… — Ксеня не кричала, наоборот, она говорила так тихо, что ему пришлось прислушиваться. — Сансаныч, я знаю, что ты глава семьи. Но если ты хочешь им оставаться, не кричи на меня. Никогда. И запомни — я буду работать. Где, с кем и сколько — решаю только я. Я была уверена, что ты это понял еще в Хабаровске. Поверь, я не тот человек, который уработается до вреда себе или ребенку. А квартиру ищи. Не понравится — потом поменяем…

Саныч будет придирчив до невозможности, но его амбиции «хозяина тайги» разобьются как штормовые волны об ряжевый пирс в Хоэ. Для всемогущего начальника горжилуправления он был просто очередным просителем, правда, очень перспективным. Тот, не глядя, закинет газету со вложенными деньгами в ящик стола и черкнет адрес нужного управдома.

Ильинский умел организовать дело, но с одесскими гешефтами так тесно и неприкрыто столкнулся впервые.

И точь-в-точь, как Виктор Гиреев, управдом повернет не бумажку, а ладонь с чернильной цифрой. И даже Саныч поперхнется: — Но мне сказали, что это тридцать тысяч… (В то время средняя зарплата рабочего была около четырехсот пятидесяти рублей, а килограмм лучшего белого хлеба — двадцать.)

— Ви думаете, мы помыли шею под большое декольте и ждали, когда же дорогой гость из Хабаровска придет до нас у гости? — ухмыльнется чиновник. — То, что вы говорите, было в сорок четвертом, а сейчас же ж сорок шестой. И то за большую комнату в коммуне, а не за хоромы в центре.

Саныч выложит два камня из хабаровских запасов. А потом под лукавым выжидающим взглядом добавит еще один.

Дома Ильинский положит перед Ксеней на стол листочек:

— Две собственные комнаты и кухня на Канатной, 85, как сказал твой человек, пардон, на улице Свердлова. В трех кварталах от моря. Я так хотел на Французском бульваре, но мне сказали, что я бы еще год подождал или позже приехал. Но зато самостоятельная и потолки почти четыре метра. У нас дома в рабочем бараке я такого и не видел. Говорил же, надо было сразу за ордером идти!

Ксеня улыбнулась:

— Саныч, ты же видел, где я жила. Канатная — это невероятная удача. Но после Аньки я уже дом хочу. Так что не расслабляйся…

1947

Муха в янтаре

Работы все время только прибывало, а служебное положение Василия Петровича не менялось. День Победы он встретил в том же кабинете, за тем же столом. Соседей к нему больше не подселяли, несмотря на то что штат отдела рос и рабочих мест категорически не хватало. Но новые сотрудники, услышав пару рассказов о нем, предпочитали работать где угодно, только не в одной комнате с этим легендарным человеком. Зато вернулись два знаменитых шкафа Ирода из его бывшего кабинета на втором этаже. Казалось, о Василии Петровиче не просто забыли, а похоронили его заживо, как он сделал с Косько в тридцать девятом.

Вот уже в сорок шестом прошла реорганизация НКВД В МГБ, вот его местная серая паучья власть стала еще больше, чем в неистовые двадцатые. Вся агентурная сеть, весь архив, все мало-мальски значимые бумаги проходили через Ирода, вся агентурная работа города фактически была в его ведении. И он небезосновательно ждал каких-то подвижек, ждал повышения, но напрасно…

И только в начале 1947-го начальник горотдела в разговоре с глазу на глаз честно сообщил, что приказ о восстановлении Василия Петровича в должности до сих пор не подписан, попросил подождать. На вопрос «сколько?» смог только пожать плечами.

Зинаида

Котькина жена Зина обладала уникальным даром — в считаные минуты настраивать против себя любых граждан независимо от их возраста, пола и профессии.

— Это шо за фельдфебель в юбке у вас завелся? — спросила Нюська Голомбиевская у Женьки Косько, когда Котька с семьей только образовался.

— Котина жена.

— Как звать?

— Не запомнила, — демонстративно пожала плечами и поморщилась Женя. — Оно мне надо? Надеюсь, скоро съедут.

Но вселенский закон подлости, согласно которому «нет ничего более постоянного, чем временное», действовал без исключений. И Зинка стала Женькиным персональным проклятием.