Неудача в наследство

— Настасья меня кличут, — представилась крестьянка и, убедившись, что барышня твёрдо стоит на ногах, отпустила её и вернулась на берег.

— Я помню, — кивнула Аннушка.

Она действительно помнила, хотя со времени их последнего разговора прошло не меньше двух десятков лет. Тогда Настасья была вихрастой, голенастой, вечно чумазой и невероятно гордой тем, что у неё так рано выпали два передних зуба. Девочки даже пару раз играли вместе, пытаясь научить друг друга каждая своим премудростям. Потом Настасья куда-то пропала. Несколько месяцев спустя Аннушка узнала, что смешную девчонку вместе с семьёй продали куда-то, в соседний уезд, кажется. Дело было до реформы, тогда ещё можно было продавать и покупать крестьян.

Вернулась в Белку Настасья лет семь назад. Кузнец, между прочим, лучший в округе мастер своего дела, уехал как-то на ярмарку с товаром, а вернулся с молодой женой. Крепкий, молчаливый, работящий мужик, он один из первых, да и до сей поры едва ли не единственный, смог выплатить отцу положенный согласно императорскому указу выкуп. Отцу за себя, ещё кому-то — за Настасью.

Белькантовцы приняли кузнецову жену без восторга. Слишком много надежд разрушила она своим появлением. Она и не нуждалась особо в их восторгах. Вела себя дерзко. Подругами так и не обзавелась. Бабы и девки от одного упоминания о ней морщились и плевались, зато мужики — расцветали и проявляли чудеса красноречия. Даже косноязычный Васька мычал нечто одобрительно-восхищённое.

— Помните? Это вы не меня помните, а про меня наветы, наверное, какие-то помните! — Настасья сверкнула недоверчивой улыбкой. — Не верьте, барышня, всему, что бабы болтают! Мы женщины, иной раз к чужому счастью страсть какие непримиримые бываем…

Аннушка тоже вышла на сухое и, мотнув головой, сказала:

— Тебя помню. Ты меня учила подорожник к царапине прикладывать…

Настасья сверкнула из-за густых ресниц глазами, подошла к оставленному на траве тючку. Губы её растянулись в широкой нагловатой улыбке. Она взяла свёрток и протянула Аннушке со словами:

— Ну раз учила, так отплатите, барышня, за науку!

Аннушка переводила удивлённый взгляд со смеющегося лица на свёрнутые тряпки и обратно.

— Чем же тебе отплатить?

— Зачаруйте! Рубашку мужнину. Сама вышивала.

Аннушка растерянно моргнула. Ни тебе барышни-матушки, ни слёзных просьб, ни поминания Шестиликой, а вот так запросто: помнишь — плати, чаруй! Это было внове. Даже домашние относились к её дару с трепетом, а тут… Стало странно и любопытно.

— Вышивала, говоришь? — спросила она, заломив бровь. — Ну давай, показывай, что у тебя навышивалось. А то, может, толку-то с той вышивки! Чаруй не чаруй…

— Обижаете, барышня. Я, никак, лучшая вышивальщица в уезде, а может, и во всей губернии, — протянула Настя и стала споро разворачивать тряпки.

Через несколько минут Аннушка любовалась разложенной на траве мужской рубахой. Шёлком вышитые цветы, птицы, звери — всё переплелось в невиданной красоты и яркости орнаменте. Аннушка сощурилась, глянула, как умела, и на плечах и груди рубахи из лап, стеблей и крыльев сложились Знаки долгого жизненного пути, любви и плодородия.

— Вышивальщица, а ты точно ничего не напутала? Такие Знаки обычно на двух рубахах вышивают, на мужской и женской. Может, ты вторую ещё не закончила? Или наоборот: закончила давно и она уже кем-то другим зачарована? Так парные вещи лучше одному видящему носить, кто на первой Знаки зажёг, тот и вторую пусть чарует…

Настасья посерьёзнела и аккуратно положила рядом с рубахой широкий пояс. Красно-оранжевые цветы смотрелись огненными всполохами на тёмно-зелёных листьях. На первый взгляд пояс идеально подходил в пару рубахе. Те же цветы, та же форма листьев, изгибы ветвей и выглядывающие в просветах невиданные звери. Вот только складывались они в иные Знаки, несли совершенно иной посыл. Аннушка растерянно спросила:

— Да полно, себе ли ты пояс зачаровать просишь? Или с рисунком ошиблась?

Настасья скорбно поджала губы, лицо её посерело, глаза потухли, нос заострился, от крыльев его к подбородку пролегли две глубокие складки. Если раньше кузнецова жена смотрелась едва ли не моложе самой Аннушки, то теперь её можно было принять за ровесницу Татьяны Михайловны.

— Себе! — горестно каркнула мастерица. — Не ошиблась, не сомневайся, видящая!

Аннушка свела брови и попробовала образумить сущеглупую:

— Да знаешь ли…

— Знаю! — оборвала её вышивальщица. — Только выбор-то у меня невелик…

Она рванула ворот рубахи и распахнула её на груди. Аннушка смотрела на наливающиеся весёленьким голубоватым светом символы и с ужасом понимала, что выбор у Настасьи действительно невелик.

— Вышивку я тебе зажгу, но ты же понимаешь, что я должна буду…

— Понимаю, барышня! Не сомневайтесь! — застрекотала враз повеселевшая Настасья. — Как не понять? Вы рубаху зачаруйте, главное… Ну а ежели ещё и на пояс расщедритесь, то и вовсе славно получится!