Неудачник

Но, все же, в общей массе выделяется один. Манерой держаться, умеренной, но оправданной жестикуляцией, способностью держать публику. Молодой парень, блондин, и как на эталонной картинке, обладатель голубых, цвета летнего неба, глаз. У парня очень чувственный, красивый голос, спортивное телосложение. Он улыбается, и я вижу белые, красивые зубы. Все безупречно? Нет. Картину портят прыщи. Много больших, красных прыщей. Кажется, они называются угрями. Все лицо красавчика в угрях, отчего похоже на перезрелый помидор, сочащийся гноем.

— Это Арсений, — говорит оказавшийся рядом Нахвальский. — Хороший поэт. Тебе определенно нужно его послушать.

Арсений ловит мой взгляд, протягивает вперед руку с бокалом. Подмигивает, и выпивает. Морщится. От этого прыщи приходят в движение, придавая мимике оттенок гротеска.

— Арсений, почитай нам, — просит Нахвальский.

— Если вы просите, Захар Владленович.

Народ расступается, образуя свободное пространство. Арсений становится в центре. На секунду мне кажется, что сейчас вынесут табурет, и Арсений будет читать, стоя на нем. Но молодой поэт просто стоит, заложив руки сзади. Люди успокаиваются, образуется тишина. Нахвальский подмигивает мне. И тут, протянув руки к народу, Арсений начинает читать:

Ты томишься в ожиданье нежности и ласки,
Твои мысли о свиданье в предвкушенье сказки.
Ты меня еще не знаешь, но готова верить
И в предчувствии пылаешь, открывая двери.

Я войду, ты взглядом томным проведешь украдкой
Образ мой печально-темный, я — твоя загадка.
Сердце нежное несмело к сердцу прикоснется,
Знает стонущее тело, чем все обернется.

Я чувствую, как по коже бегут мурашки. Арсений преображается, прыщи уже не бросаются в глаза. От него словно исходят волны света — не яркого, но теплого, согревающего. Похожие ощущения возникают, когда пьешь дорогой коньяк, либо виски. Темные, густые волны опьянения, что мягко подхватывают под руки, и укачивают, принося умиротворение, и щемящую, до слез, полноту бытия.

Слова Арсения вбивают в сознании колышки. За них будто цепляются воспоминания. Перед глазами проносится Саша, такая, какой любил: веселая, добрая, нежная. Я вижу Киру, ее улыбку, глаза. Становится очень печально. И приятно. Я отпиваю из бокала, и, как на волнах, качаюсь в музыке стиха Арсения.

Но вот голос поэта неуловимо меняется. Пропадают и образы. Как зачарованный, я вслушиваюсь в плеск слов на глади сознания. Чувствую, что Арсений потянет вниз, в холодные воды отчаяния. Потому что только так и бывает. После каждого подъема, после каждого успеха.

Но все тщетно: в этой сказке золушка страдает,
Под моей чудесной маской ужас ожидает,
Все прекрасное, что было, против обернется:
Здесь другая правит сила тем, кто не вернется.

Мимолетное свиданье как во тьме могилы
С теплой плотью расставанье нас лишает силы,
Ты стоишь над мрачной бездной рядом с трупом в маске —
Извини, я принц и рыцарь не из этой сказки…

Последние слова отдаются реальной болью в сердце. Чувствую, как по щеке ползет слеза. Закрываюсь, делаю вид, что массирую виски. Нахвальский кажется отстраненным, но я чувствую пристальный взгляд. Собравшиеся аплодируют, Арсений кланяется: сдержанно, как аристократ, считающий такие проявления восхищения чем-то обычным. Так, наверно, в свое время после блестящих стихов кланялся Александр Сергеевич. Или Михаил Юрьевич.

— Ну, как тебе? — спрашивает Нахвальский.

— Понравилось, — отвечаю я.

Арсений выходит из комнаты. Люди продолжают прерванные разговоры, улыбаются, пьют. Пропадает трепетный мир, что создает дар поэта. Я смотрю на Нахвальского, но взгляд не ловит фокус. Я цепляюсь за обрывки реальности, но ничего не помогает. Все кончается, твердит назойливый голос внутри, — все кончается.

— Даже когда кончается все, — говорит Нахвальский сквозь шум и сигаретный дым. — Ничего не кончается.

— Что?

— Это спираль, — говорит Нахвальский. — Тебе кажется, что идешь по кругу. И сверху это именно так и выглядит. Постоянно один и тот же круг. Но смотреть можно не только сверху, Володя, не только сверху.

Алкоголь привычно вытесняет разум. А точнее, обволакивает вязкой пленкой, не давая сосредоточиться. Отвлекают разговоры, дым, цветы в горшках на подоконнике. Нет желания говорить, что-то обсуждать. Даже Кира где-то на периферии сознания, не зовет, не мучает болью.

— Пойдем, поговорим в другом месте, — предлагает Нахвальский.