Неудачник

Или не верить никому. Потому что в основе отношений — ложь: взаимная, так облегчающая жизнь. Никто не хочет знать правду, она просто не нужна. Как бы мы не скрывали, везде правит сказка. Или миф, как говорит Семен. То, что позволяет если не убрать боль, то снизить ее интенсивность. Только так, живя с розовыми очками на все лицо, можно с меньшими потерями дотянуть до могилы. И это лишь на первый взгляд умирать страшно. Но если подумать, становится предельно ясно, что это единственный выход, время до которого каждый коротает в меру способностей.

— Мы все умрем, — шепчу я, отчего случайный прохожий шарахается, смотрит удивленно.

У меня в руке визитка. Синий прямоугольник. Я обнаружил ее, когда что-то искал в карманах куртки. Захар Владленович Нахвальский, написано крупными, черно-золочеными буквами. И телефон.

Не задумываюсь, набираю номер.

— Да? — раздается в трубке.

— Здравствуйте, Захар Владленович, — говорю я, и останавливаюсь, не зная, как продолжить.

— А, Владимир, здравствуй, здравствуй!

— Как вы узнали?

— Интуиция. У нас сегодня встреча. Подходи, поговорим.

Нахвальский диктует адрес. Я обещаю прийти. Улица и дом знакомы. Это в четырех остановках отсюда. Я иду пешком.

Через час неспешной ходьбы подхожу к нужному дому. Это «сталинка» — массивная, с высокими потолками, большими квартирами и подъездами. Мне на третий этаж. Поднимаюсь, стучу в дверь. Открывает девушка, спрашивает вежливо:

— Вы к кому?

— К Нахвальскому.

— Прошу, проходите!

Я раздеваюсь, прохожу в гостиную. Здесь много народу. На меня никто не обращает внимания. Лишь какая-то девушка спрашивает, что буду пить. Я останавливаюсь на вине, получаю бокал, отхожу вглубь комнаты. А вокруг уже вовсю кипит литературная дискуссия. Обсуждают чьи-то стихи. Я слушаю тотальный разбор стихотворений двух авторов. Публика благожелательна, даже благосклонна. Об ошибках говорит спокойно, объясняют, как написать лучше. Я откровенно скучаю. Публике это тоже начинает надоедать. Постепенно с серьезного обсуждения переходят на байки, шутки. Я слушаю, иногда улыбаюсь.

— А вот, — говорит бородатый мужик средних лет. — Разбираем мы стихотворение Вани Суханкина. Отличное стихотворение, о любви, о тайне. Написано, опять же, живо. И где-то в середине Ваня декламирует:

Ты прорвала мою плотину,
Где от веку лишь только мгла.
Твои глаза, как два рубина,
Сверкают мне из-за угла.

Присутствующие смеются.

— Это ж надо, — продолжает мужик улыбаясь. — Такие глаза у девушки. Из-за угла сверкают, да еще красные. Стоп-сигналы.

— Это еще что, — говорит интеллигентный молодой человек из глубины комнаты. — Помню, у нас конкурс был на лучшее стихотворение. Так один местный поэт читал оду. Тоже, кстати, про любовь. Но больше в плотском ее аспекте. И под конец автор рассказывает, как лежит в постели, сторожа сон милой. Рассказывает такими строками:

И я, не шевелясь, лежу в постели,
Боясь издать неосторожный звук.

Подходит Нахвальский.

— Здравствуй, Вова? — говорит с улыбкой.

— Здравствуйте, Захар Владленович!

— Как тебе здесь?

— Мило.

— Это и задумывалось как аттракцион для богемы, — поясняет Нахвальский. — Здесь половина театральные, остальные — поэты и мыслители. Так они себя называют.

— А вы кто?

— Я — лишь скромный организатор. Не более.

— Настолько скромный?

Нахвальский улыбается. Его кто-то зовет.

— Ты походи тут, осмотрись. Я тебя найду.

Я остаюсь в комнате. Слушаю разговоры, пью вино. Потом перехожу на виски, любезно предоставленный той же девушкой. А народ обсуждает совместные проекты, литературную жизнь города, немного, несильно, ругает власть. Все обыденно, неинтересно. Это как на заводе — только без мата и темы другие. А в целом — те же сплетни.

На миг появляется бредовая мысль, что где-то здесь может оказаться Кира. Я обхожу комнату за комнатой. Нет, кончено ее здесь нет.

Я возвращаюсь в гостиную, сажусь на диван. Мебель в комнате подобрана гармонично. Антиквариат, не знаю, что за стиль. Но смотрится красиво: стулья с резными ножками, шкафы со стеклянными дверцами, пышные багровые шторы, люстра с множеством хрустальных деталей. У одной из стен — рояль: крышка откинута, я подхожу, разглядываю струны. Красиво.

В центре комнаты опять что-то читают, обсуждают. Я закрываю глаза, но опять открываю. От Киры некуда деться. Наблюдаю за гостями. Теми, кто считается творческой интеллигенцией. Кто, в итоге, спивается от нереализованности, или стариком в кругу семьи в который раз читает приевшийся всем стих. Сейчас они молоды и красивы. Полны пафоса, амбиций. Но при виде красивой девушки глаза горят, как у гопоты, что собирается в соседнем подъезде. И перья раздувают точно так же. Да, плевать на все.