Неудачник

Я соглашаюсь. Мы выходим в коридор, проходим на кухню. Тут несколько человек сидят на табуретах, разговаривают.

— Захар Владленович, — говорит упитанный малый в зеленой футболке, шортах защитного цвета и панаме. — Может, вы поможете разобраться?

— А в чем дело? — спрашивает Нахвальский.

Нам приставляют табуретки, предлагают присаживаться. Рядом появляется приятной внешности девушка, спрашивает, что я буду пить. Сходимся на кофе — крепком, с минимумом сахара. Чувствую, что надо взбодриться. Хотя бы для того, чтобы не упасть с табурета.

— А дело в том, Захар Владленович, — говорит упитанный. — Что уважаемый Алексей Петрович буквально пару минут назад рассуждал о мироздании.

— Это его конек, — говорит мне Нахвальский.

— Точно, — подтверждает упитанный. — Так вот, он утверждает, что человек, как малая частица мироздания, органично вплетается в общее многообразие, образуя в целом бесконечное количество вариантов вообще всего.

Алексей Петрович — тощий, бледный субъект трудноопределимого возраста — кивает. На нем брюки и клетчатый жилет поверх темной рубашки.

— Несомненно, Евгений Васильевич, несомненно! — подтверждает тощий.

— А как же то, что большинство из нас абсолютно похожи? — спрашивает упитанный. — Как же то, что мы действуем из стандартных стереотипов, просто выбираем готовое решение на повторяющиеся раздражители. Нас не интересует что-то, что расположено дальше кухни, туалета и спальни! Как же все это?

— Можно просто не заморачиваться на этот счет, — говорю я робко.

— Есть такое, — отвечает тощий. — Но закрытые глаза не умоляют остроты вопроса. Обязательно придет время, когда открыть придется. И постараться не ошалеть от множества вариантов, развилок, форм и методов. Их бесконечное множество. Даже в самом малом.

— Только вы забываете, что когда человек откроет глаза, он будет оставаться человеком лишь номинально, — поправляет упитанный. — По факту рождения. А на самом деле, глядящий в глаза вечности, ее частью становится.

— Человек привык жить так, как будто играет в какую-нибудь игру, к примеру, RPG, так как они, с большой долей условности, ближе к жизни, в режиме single player. То есть он единственный обладающий интеллектом игрок, остальные объекты — NPC, или неписи. В этом его основная проблема. Потому что в игре столько главных героев, сколько игроков. И никто с уверенностью не может сказать, что он важнее другого.

Все смотрят на Нахвальского, но тот отмалчивается. Тогда Алексей Петрович продолжает:

— А меж тем, мир чрезвычайно богат на бесконечное множество вариантов человеческого. Это многомерное сплетение миллиардов человеческих судеб, приблизительно упорядоченная система жизни. Огромный, чрезвычайно сложный механизм. Просто определенные страты его группируются по сходным параметрам, образуют кластеры. Теория управления, ничего больше.

— Подождите, Алексей Петрович, — перебивает упитанный. — Вот с этим, как бы я вас не уважал, а согласиться не могу. Ну, не может быть мир огромным механизмом, не по-нашему это, не по-христиански. Мир — это промысел Божий, и основа всего — любовь. Какие уж тут механизмы.

— А вот такие, — упорствует тощий. — Мы все суть приложения к ним. Знаете, друзья, я иногда задумываюсь, а не созданы ли мы для того, чтобы привносить хаос в этот мир идеального механического порядка? Запланированный хаос, в итоге провоцирующий развитие.

— Ну, уж это откровенный бред, — говорит упитанный. — А куда вы денете природу, Алексей Петрович? Как известно она не терпит механистичности ни в каком виде.

— Природа — самый искусный механизм, — поучает тощий. — Где еще вы встретите такую сбалансированную систему? Мало того, она еще и саморегулируется. Нашими руками, в том числе.

— Это вы о загрязнении окружающей среды? — спрашиваю я.

— Это я о переходе количественных изменений в качественные, молодой человек. Ведь окраска тех или иных воздействий полностью зависит от того, с какой стороны вести наблюдение. И человечество слишком мало знает, чтобы оценивать отдаленные последствия определенных действий.

— И все же, — вступает Нахвальский. — Все же не прав ни один из вас, друзья. Правы оба и сразу. Единство и борьбу противоположностей никто еще не отменял. Не стоит падать в экстремумы. И механистичность, и любовь не мешают друг другу. Мне думается, что мир — это и механизм, предельно сложный и насыщенный, и процесс, в основе которого любовь, как основная созидательная составляющая. Причем любовь более высокого уровня, чем та, что имеет объект приложения. Или, другими словами, любовь всеобъемлющая.

— И, тем не менее… — начинает упитанный.

— А теперь, друзья, извините, мы вынуждены вас покинуть. — Пойдем, Володя.

Выходим из кухни. Маленькая комната занята.

— Без паники, — говорит Нахвальский. — Пойдем в подъезд.

Кофе бодрит, разрывает пленку алкоголя. Я уже понимаю, о чем говорит Захар Владленович. В подъезде душно, накурено, неприятно.

— Не очень у нас подъезд? — спрашивает Нахвальский.

— Видел и лучше, — отвечаю я.

Нахвальский оглядывается, словно видит все в первый раз. После кивает.