Неудачник

— А может быть как-нибудь по-другому? — спрашивает с надеждой.

— Можно, — отвечаю я. — Если учить в два раза прилежнее.

Студент уходит по-английски. Я смотрю на дверь, на душе становится тошно. Отчаяние, печаль, грусть, все смешивается в одно ощущение, накрывающее безысходностью. Оно шепчет, что моя работа в универе подходит к концу. Я и сам понимаю, что это правда. Не смогу больше без Другина. Не смогу вести лекции в группе Киры. Не смогу понять и принять таких студентов.

Взятки, мелкие, подленькие становятся привычным явлением в высшем образовании. Потому что так проще. Зачем придерживаться жесткой линии, воспитывать студентов, передавать знания, когда большинству это не нужно? Когда основная цель — бескровный, и бесцветный диплом? Когда усилия вызывают лишь озлобленность, а удовлетворения от работы нет. Зачем все это?

Незачем. Проще пойти на поводу, и в очередной раз просто согласится. Тем более, студенты настойчивы, умеют убеждать. И вот у тебя в столе лежит халявная бутылка хорошего коньяку, и коробка конфет. А потом еще одна бутылка. И еще. Ты понимаешь, что так гораздо проще и комфортнее. Студенты тебя любят. Пусть не уважают, шепчутся за спиной, но на каждой сессии — само дружелюбие. Все стараются угодить…

А через некоторое время на стенке можно вешать прейскурант. Хотя зачем? Его итак все знают. А на тебе негде ставить клейма. Но это не страшно, потому что совесть твоя уже сжалась настолько, что почти перестала существовать. И так комфортно сидеть в уютной яме, что ты привычно называешь своей жизнью. Так держать, препод, ты прав!

Через полчаса начинается зачет. Группа сверлит взглядами, все напряжены. Я тоже, потому что знаю, по настрою чувствую, что не сдаст никто. Не готовились, положившись на мою податливость. Хотя должны были поговорить с другими группами, понять, что со мной такое не пройдет.

Вечерники со временем распоясываются. Преподаватели тратят на них меньше времени, все силы бросая на дневников. Да и люди здесь взрослые, большинство работает. В принципе, отступиться могу и я. Зачем мне все это? Но что-то внутри подсказывает, что нельзя так. Группа в открытую пошла против меня. А потом еще и решила подкупить. Это ж как нужно не уважать преподавателя, чтобы устраивать такие номера? Не будет пощады.

Раздаю билеты, листки. Начинают писать. Я сижу за преподавательским столом, смотрю поверх голов, туда, где зеленая краска стен соединяется с побелкой. Единственное, что хочется — уйти отсюда. Наплевать на них, уйти. Но я сижу, смотрю на стену, и ничего не меняется.

Проходит отведенные полчаса. Группа сдает листочки. Я ухожу в кабинет, запираюсь. Наливаю воды в стакан, залпом выпиваю. Все не так, все не то. Берусь за бумаги, перебираю, почти не глядя. На многих — лишь пара строк текста. И мимо кассы. Невольно заинтересовываюсь, просматриваю листок за листком. Мимо.

Возвращаюсь в аудиторию. Объявляю результат. Молчание. Наконец, Тобольцев говорит:

— Что, у всех?

— Да.

— Но я же все правильно написал.

— Правда?

Тобольцев молчит.

— Ладно, — говорю я. — Даю вам еще один шанс. Сейчас каждый, кто сомневается, может подойти ко мне. Я задам вопрос. Отвечаете — зачет. Есть вопросы?

— А может все же как-нибудь по-другому? — робко спрашивает Мезенцев.

— Следующий?

Желающих нет. Все трезво оценивают шансы. Трудно сдавать, когда не знаешь даже основ предмета. Я еще минуту смотрю в аудиторию, но студенты отводят взгляды, полные ненависти.

И, тем не менее, я прекрасно понимаю, что проиграл. Потому что это целая группа вечерников, скоро их ждут выпускные экзамена. А я — всего лишь препод. И живу за счет таких вот студентов. Как и весь филиал. Но лучше погибнуть в бою, чем униженно ставить незаслуженные зачеты. Пусть и обречен, но не сломлен. Поэтому я встаю, сообщаю о сроках пересдачи, и ухожу. Все — вопрос закрыт.

И все же инстинкт самосохранения отчаянно трубит, что все не так. Настроение хуже некуда. Нехорошее предчувствие. Сижу в кабинете, раскладываю пасьянс. Монитор выставлен слишком ярко, слезятся глаза. Но ничего не хочется. Не хватает сил нажать пару кнопок.

Я в пустоте, словно в вакууме. Вокруг ничего существовать не может, только холод и пустота. Все идет не так, как хотелось. А теперь ничего и не хочется. Краски полнятся тяжелыми оттенками. Не удивлюсь, если скоро все станет серым. И я куском тлена рассеюсь по пространству. Не был, и никогда не буду…

Апатия. Мне ничего не надо. От меня никому ничего не надо. И поэтому, когда раздается стук, и открывается дверь, я даже вздрагиваю.

На пороге очередная студентка. Молодая, средней внешности. Или может даже симпатичная. Мне все равно. Не то время, не то настроение.

— Владимир Ярославович, можно войти?

Лень даже сказать что-нибудь язвительное, чтобы с порога отрезвить юное создание.

— Входите.