Неудачник

Влеку ее за собой. Не прекращая целоваться, поворачиваю переключатель на ручке входной двери. Раздеваю ее. Чувствую злобу, какую-то иррациональную. Дыхание сдавливает от желания: животного, первобытного. Обладать, чувствовать ее, сделать своей.

Скидываю все со стола. Отмечаю, как нехорошо падает монитор: в нем что-то звенит, разбиваясь. Плевать. Кладу Кристину, сам сверху.

Кира, почему ты ушла? Даже в страсти не могу отделаться от ее образа.

Кристина стонет, сама подается на меня. Длинные ногти царапают спину.

Зачем все именно так? Сначала Саша, потом Кира. У меня ничего не остается. Не остается меня. Я стираюсь, исчезаю, перестаю существовать. Зачем все это?..

Переворачиваю Кристину, уперев грудью и локтями в стол. Мысли, образы растворяются в потоке ощущений. На несколько долгих мгновений становится действительно все равно. По-настоящему. Так, что можно умирать, и сожалений не будет. Кристина стонет, кричит. Закрываю ей рот — кусает ладонь, сильно впивается зубами. Кажется, что если сейчас пойдет кровь, будет жадно ее сосать.

От боли в руке чувствую еще большее стремление оказаться как можно глубже в ней. Чувствую ее желание. Как же больно! И как хорошо! Обзываю ее сукой, шлюхой, более грубыми словами. Не кричу, только шиплю, кусаю ухо. Кристина еще больше заводится, подается навстречу.

Продолжая двигаться, закрываю глаза. Внутреннюю темноту освещают большие буквы, что складываются в слово: ПОЧЕМУ? Почему так происходит? Сначала Саша. Потом Кира. Как ступеньки лестницы — все ниже и ниже. Я люблю, и теряю. И что остается? Не любить совсем? Как сейчас…

Хватаю Кристину за волосы, тяну на себя. Она опять начинает кричать, и бурно кончает, ухитрившись вцепиться мне в бока, оставить крупные болезненные царапины. Закрываю ей рот, не сдерживаюсь, и кончаю сам. Оседаю на стул. Все. Ничего не хочется. Все бы отдал, чтобы сейчас реальность расплылась, как акварель на детском рисунке, на которую внезапно попала вода. Чтобы смыло, превратило в ничего не значащую грязную массу кабинет, Кристину, универ — вообще все. Чтобы стало спокойно.

Сердце еще бьется в усиленном ритме. Кристина садится на колени, целует. Я какой-то скованный, словно неживой. Застыл, и не очнусь. Мне хочется, чтобы Кристина ушла. И унесла с собой воспоминание об этом моменте. Навсегда. Но она сидит на мне, что-то говорит, не замечая моего состояния.

Наконец начинает собираться. Быстро одевается, подправляет у зеркала макияж. Перед тем, как уйти, подходит к столу, целует меня. Затем вырывает из середины журнала какой-то группы пол листка, пишет номер мобильного.

— Захочешь встретиться, — говорит улыбаясь. — Позвони…

Я молчу. Она медлит, но от стола отходит.

— Иди, Кристина, — говорю.

— Позвони, — снова говорит она, выходит.

Я поднимаюсь, закрываю дверь на замок. Подхожу к столу, беру обрывок листа с телефоном, медленно рву на мелкие части — выбрасываю в корзину.

Стук в дверь. Неужели Кристина вернулась? Подхожу, открываю замок. На пороге Ленка, лаборант кафедры.

— Тебя директор вызывает.

— Когда? — спрашиваю я.

— Сейчас.

Ленка уходит, загадочно улыбаясь. В кабинете еще пахнет тем, что только что было. Я открываю окно, встаю рядом. Хочется свежести, легкого ветра. Но с этой стороны здания ветра нет, лишь жухлая трава, да выщербленный асфальт.

Я застегиваю пуговицы рубашки, надеваю пиджак, выхожу. В коридоре пусто. Нужно сходить в туалет, умыться, просто поплескать на лицо холодной воды. Может быть, это поможет смыть наваждение. Но вместо этого иду к Тихому. Секретарша окидывает сочувствующим взглядом, говорит, что меня уже ждут.

Коротко стучу, вхожу. Да, точно ждут. Тихий лично, и примостившаяся немного поодаль Воблина.

— Проходите, Владимир Ярославович, присаживайтесь, — елейным голосом предлагает Тихий.

Я выбираю ближайший к нему стул, как раз напротив Воблиной.

— Слушаю вас, Алексей Иванович?

— Догадываешься, почему ты здесь?

Вопросом на вопрос. Интересно. Воблина смотрит серьезно, осуждающе. И, время от времени, бросает быстрый взгляд на Тихого. Как плохой актер — на режиссера.

— Возможно. Но гадать не буду. Вам виднее.

Тихий морщится, двумя пальцами, как что-то грязное, берет со стола лист, протягивает:

— На, ознакомься.

Это докладная записка. От той самой группы. С пылу, с жару — писали сразу после зачета. Сбивчиво, перебегая с мысли на мысль, как мечутся тараканы в лучах неверного света. В несколько корявых предложений втиснуто стремление прогрессивной части группы отомстить несговорчивому преподавателю.

Я читаю еще раз. Нет, просто студенты такое не написали бы. Тут видны обрывки нитей кукловода. Ольги Александровны Воблиной, темного монаха филиала.

— Ознакомился? — спрашивает Тихий.

— Ознакомился.

— Что скажешь?

Да, что бы уже не сказал, решение, скорее всего, принято. Я вдруг ясно ощущаю, как меняется настоящее. Становиться и прошлым и будущим. Как круги по воде от брошенного камня. Эта ситуация раскручивалась долго. И вот удар.

— А что сказать? Я предполагал такой исход. Некие силы старались, прилагали усилия. И вот — результат.

Тихий недовольно морщится. Говорит раздраженно: