Неудобные люди

Настя этого боялась. Она не думала, что до этого дойдет, но сейчас, когда дурак обо всем рассказал, ей стало страшно. Не за себя – за Диму. За них с Димой.

– В общем, вы понимаете. Я забираю у вас Спиридонова, вы уже достаточно натворили, раз уж до меня дошло.

– Но вы, вы не можете! Я же… – работаю здесь практически ради него, – хотела добавить Настя. Не ради твоей откормленной усатой морды же. – Вы знаете, что они хотят сделать? Они отправляют его в интернат! В интернат, понимаете?

– Поберегите силы, Анастасия Александровна, я уже решил, и это не обсуждается.

– Слушайте, я же не просто так, не от нечего делать. Вы представляете…

– Представляю. Или нет. Это не важно. Как я сказал, решено.

«Решено» – как будто это не ты решил, козел.

– Но… кому вы его отдаете? Снова Наташе?

– Слушайте, вас это уже не касается, идите работать. Вас ждут и другие отсталые дети, просто буйство возможностей, есть к чьим родителям еще пристать. … Разумеется, вы понимаете, что я пошутил. Ну всё, идите уже.

* * *

В том домике была маленькая плитка, на одну конфорку, смешной блинчик, выпуклый ближе к центру, ни одна посудина не могла нормально на нем стоять – кренилась, покачивалась, спасибо, что не наворачивала круги. Приготовленное на плите убиралось в маленький холодильник – чуть больше полуметра в высоту, как мини-бар в номерах отелей, которые можно было увидеть в фильмах на телевизоре, тоже выпуклом, со всех сторон выпуклом, толстом, будто актеры не помещались внутри. Домик пропах специями. Еще – кровать, тумбочка, столик, туалет с душем – и всё. Окна маленькие – какие и попросили сделать Спиридоновы, наверное, чтобы Малика не было видно с улицы или с участка (хотя и деревья). Не окна, а бойницы, а на них шторки. Не окна, а иллюминаторы. Не окна, а щели, а из них дует, как из щелей багажного отделения старого самолета, где тайком летел его земляк, а потом рассказывал о задуваемом холоде, размахивая обрубками рук.

На этой плитке Малик и собирался приготовить дамламу – шел из магазина с сумкой, в которой лежали, разговаривали друг с другом и с ним баранина, помидоры, перец, конечно, капуста, другие овощи, специи. Он всегда любил бабкину еду – и старался повторить ее блюда, в разной степени успешности приближаясь к ее рецептам, похороненным вместе с ней. Много зелени, еще лук перышками, после тушения потомить несколько часов – это отличало бабушкину дамламу, он помнил, но было что-то еще, что-то, что он уловить не мог, секретный ингредиент, щепотка осыпающейся кожи с пальцев, чайная ложка души без горки, души, которую бабка сыпала во все блюда, добавляла во все действия, истончаясь и истощаясь, потому и слегла рано и умерла тихо (рассказывали). Продукты в сумке говорили друг с другом и с Маликом, и рот его наполнился горькой слюной, казалось, она разъест челюсть, и медленный снег полетит прямо в гортань.

На дно кастрюли – капусту, сверху мякоть баранины, соль, лук^м, картошку^а, морковь^л, болгарский перец^и, можно прямо сладкий^к, слюна играет, снова капусту, крупными пластами, а ту картошку половинками, морковь и перец можно средними брусочками, чеснок ещемааааа, во рту просто шторм, запусти лодку, перевернется, помидоры^{лииииик}, зира…^!?отч_!?отчЧТО?!^что?!_что?!

Заозирался. Никого. Но этот шепот – да, шепот, но даже в виде шепота этот голос Малик всегда узнает. Этот голос – на пару с материнским – напевал Малику колыбельные, пока тот засыпал в гахворе, и потом, в другом доме, в ложе побольше, уже в Душанбе, с понедельника по понедельник. Рассказывал сказки, наставлял, позже – благодарил, позже – (став шепотом) лежал на кровати, облекшись в морщинистое тело, спрашивал о женитьбе. Потом замолчал.

Малик покрутился на месте, через минуту его взгляд застыл. На тропинке, ведшей в парк, стояла она – биба, бабушка, бледно-бордовое платье, поверх бледно-черный короткий свитер. Снег проходил через нее, как пули проходили через людей в девяносто седьмом, когда Малик работал на рынке, – только она не падала.

Бабушка.

– Бабушка?.. – Малик чуть не уронил сумку.

Бабушка подняла руку, тонкую, как у обезьянки, и выпрямила, указав пальцем в сторону деревьев.

_Туда^туда_туда^туда_туда^туда_туда^туда_туда^туда_туда^туда_туда^малик_туда^малик_иди

_{тудатудатудатудатудатудатудатудатудатудатудатудатуда}

Как только он сделал шаг, бабушка исчезла. Малик подошел к деревьям – что там? Почему туда нужно идти? Что она хотела? Она? Она ли это?

Бред какой-то. К Малику никто никогда не являлся; что бы могло заставить здесь, сейчас, спустя столько лет… Он всмотрелся – темный парк (Малик знал, что ведет к набережной), редкие грибки фонарей, ели.

Да нет. Бред. Джинны налетели. Малик развернулся и пошел в сторону Спиридоновых, своего номинального дома.