Неугомонный Алергуш, или Повесть о том, кто кого проучил

То ли дело труба: с ней в праздничный день можно шагать во главе всей школьной колонны! Но мама ни за что на свете не соглашалась, чтобы её мальчик убивал время за этим лёгким инструментом, который, по её словам, годился только бродячим музыкантам — лаута́рам.

Алергуш уже ходил в первый класс и краем уха услышал, что можно записаться в кружок духовых инструментов.

Сколько времени посещал Алергуш кружок, осталось никому не ведомой тайной…

— Эх, были б у меня деньги! — вздохнул он однажды.

— Зачем они тебе? — спросил его Кирикэ.

— Купил бы у Са́нду барабан. Если бы ты видел, какой чудесный барабан!

— Так ты ведь, кажись, на трубе играешь?

— Она мне надоела… То ли дело барабан!.. Если хочешь знать, барабанщик — первейшее лицо в оркестре. Видел ты хоть раз оркестр без барабанщика?

Не знаю, согласился ли с ним Кирикэ, зато мамин дедушка, то есть её отец, проживавший в Бенде́рах, получил письмо. Алергуш написал его под большим секретом от мамы и поделился в нём своей жгучей мечтой.

В день Нового года вместе с подарками от Деда-Мороза Алергуш получил долгожданный барабан.

Две недели подряд соседи беспрестанно одолевали жалобами Забуликов, а в Бендеры пришло сердитое письмо от мамы. Как мог дедушка, в его-то годы, писала мама, додуматься прислать внуку такой беспокойный подарочек.

Потом мама пошла в школу и о чём-то говорила с пионервожатой. А через несколько дней Алергуш вернулся из школы и сказал, что пионерской дружине нельзя без барабана.

Теперь барабан красуется на почётном месте в пионерской комнате.

Так закончились музыкальные занятия Алергуша. И если его спросить сейчас, почему он так легко расстался с музыкой, мальчик совсем не рассердится. А сколько ещё раз, слушая игру соседской девчонки на пианино, он облегчённо вздыхал: «Как это всё-таки здорово — не иметь музыкального слуха!»

Новые парты

Школа, в которой учится Алергуш и его дружок Кирикэ, старая. Такая старая, что в ней когда-то училась даже бабушка одноклассницы Алергуша Эммы.

Учителя жалуются, что школа слишком тесна, что занятия проходят в две смены, потому что не хватает классных комнат. Но Алергуш совсем не считает её маленькой, и парты, за которые мамы и папы с трудом втискиваются во время родительских собраний, его вполне устраивают. Как оседлал он такую парту с первого класса, так и просидел за ней целых три года, — и ничего, ни на кого не осерчал.

Но когда Алергуш перешёл в четвёртый класс, школа неожиданно обновилась, хотя снаружи осталась такой же. Первой заметила перемену Эмма.

— Ура-а-а! У нас новые парты! — крикнула она.

Ребята гурьбой ринулись в класс и с любопытством стали разглядывать парты. Поднялся невообразимый гам.

Все расселись за новые парты и с восхищением обнаружили, что пюпитры парт поднимаются, что на каждой парте есть удобные вешалки для портфелей, а на сверкающей лакированной поверхности хоть бы одна помарочка!

Девочки вытащили свои платочки и смахнули воображаемую пыль. Они тут же договорились принести целлофан и покрыть пюпитры, чтоб как-нибудь невзначай не испачкать чернилами.

А вот ребята чувствовали себя перед этими сверкающими партами ужасно неловко и потому запоздали с выбором мест.

Алергуш почесал затылок. Потом толкнул зазевавшегося приятеля, который тоже не знал, где ему сесть.

— А что стряслось со старыми партами?

Но откуда было знать об этом ротозею Кирикэ? Алергуш не посмел сказать в полный голос, что жалеет о старых партах.

Были они ободранными, испачканными, выщербленными в тысяче и одном месте, зато в этих царапинах и щербатинах была записана вся история школы.

Летом парты подкрашивали, однако в течение года они вновь обретали цвет класса и его учеников.

На старых партах Алергуш безбоязненно записывал секретный шифр, с помощью которого его мог понять сосед. Тот, в свою очередь, отвечал ему такой же тайнописью.

А теперь новая мебель в классе требовала от ребят такой же чистоты и опрятности, как в аптеке.

Алергуш боязливо поглядывал на новые парты, а они придирчиво и словно бы укоризненно меряли его с головы до ног. Ни одна не приглашала его присесть, как это делали, бывало, старые парты. Роскошные пюпитры ослепительно сверкали лакированной поверхностью.

Так же неловко чувствовал себя Алергуш, когда мама надевала на него новую рубаху. Правду сказать, ему нравилась красивая, накрахмаленная, великолепно отглаженная рубаха, до того красивая — глаз не отвести! Но в новой рубахе ему было не по себе. Будто не он был хозяином рубахи, а наоборот: рубаха — его хозяйкой: «Слышь, получше вымой руки!.. Ты что ж это делаешь?! Ешь без салфетки? Пятно хочешь посадить, горе ты моё?! Не смей прикасаться к мячу, на нём полно грязи — вывозишься!..»