Неуловимая реальность. Сто лет русско-израильской литературы (1920–2020)

Путь Дениса Соболева (р. 1971) к реальному проходит через сказочное. Его иерусалимские и хайфские сказки, составляющие романы «Иерусалим» (2005) и «Легенды горы Кармель» (2016), повествуют об ужасе существования и об отказе – как от ужаса, так и от самого существования – во имя этого неуловимого реального. Письмо, вырастающее из такого отказа, каким бы интеллектуальным оно ни было, остается укорененным в живой жизни, в мифотворчестве материального, единичного, чувственного, что придает повествованию, по словам Марка Амусина, «обманную фактурность, вещественность» [Амусин 20076]. Рефлексия по поводу тайн мироустройства неразрывно связана у Соболева с чувством пропитанной кровью земли под ногами. Бывший петербуржец, Соболев заново врастает в камни, улицы и мифы городов, в которых он живет – Иерусалима и Хайфы, продолжая в русском слове, говоря словами Романа Тименчика, «историю земли» [Тименчик 2006а][67]. Как и многие другие писатели, отправившиеся на поиски нового дома в 1990-х годах, на рубеже эпох, Соболев пишет не эмигрантскую и не неодиаспорическую, а неонативную литературу, для которой дом везде – и нигде.

Если бы не опасность слишком смелых параллелей, а также ловушки «критики и клиники», я бы предположил, что роман «Иерусалим» относится к выделенному Ольгой Оконечной типу «параноидального романа» с его ощущением кризиса на рубеже веков, сменой эпистем и приходом новых означающих, попыток опознания «немыслимого», «присущей бреду вещественностью символического», «пробуждением духов», ожиданием ужаса и чуда – и готовностью и к тому, и к другому [Сконечная 2015]. Однако соблазну параноидальности противостоит игровой интеллектуализм и не скованная никакими страхами творческая свобода, обретенная или искомая. В определенном смысле Соболев пишет ту «литературу существования», которую Александр Гольдштейн предсказывал в 1996 году, противопоставляя ее как постмодернизму, так и «новой искренности» – литературу, которая «за уши вытягивает словесность из промежутка», «словесность, готовая идти наперекор всем порядкам и хаосам» [Гольдштейн 2011: 340, 345]. Впрочем, письмо Соболева не укладывается и в доктрину Гольдштейна, преодолевая или, точнее, снимая как тривиальные его требования «доподлинного факта» и «личного опыта», а также – как неуместную или даже ложную – установку на «политику» и «союз Артиста и Государства» [Гольдштейн 2011: 338, 341, 349].

Роман Соболева «Иерусалим» (2005) – явление литературы, стремящейся за пределы постмодернистской парадигмы, но не отказывающейся от поэтического опыта предыдущих десятилетий. Он вышел с подзаголовком «Роман», однако его главы были опубликованы как рассказы с 2000 по 2005 годы в «Иерусалимском журнале» (№ 4 и 13), в журналах «Nota Вепе» (№ 4 и 9), «Время искать» (№ 10), «Двадцать два» (№ 136). Эти рассказы вошли в книгу с некоторыми изменениями, и роман стал циклом из семи частей, не связанных друг с другом ни сюжетом, ни персонажами. И все же, по признанию самого Дениса Соболева, высказанному в беседе с автором этой книги, он с самого начала знал, что пишет роман, объединенный особой интонацией и с целой галереей ненадежных рассказчиков. Должен был также существовать структурный принцип, позволяющий перейти с уровня рассказа на уровень романа, этого, во всех отношениях, привилегированного жанра. Была ли в этом «фазовом», эпистемном скачке попытка соединения с традицией nouveau roman типа Бланшо и Роб-Грийе, или эксперимент в стиле постмодернистского романа типа Кальвино и Павича? Скорее всего, это была уже попытка преодоления постмодернизма его же средствами, в духе идей метамодернизма, в котором творчество видится как колебание между бесчисленными полюсами и возможностями, но, прежде всего, между энтузиазмом археолога культуры и иронией ее критика, между наивностью романтика – и его же (или его неодвойника) цинизмом [Vermeulen, Akker 2010].