Неуловимая реальность. Сто лет русско-израильской литературы (1920–2020)

– Вот, видишь? – кивнула я на встроенный в стену неприметный и пыльный бывший фонтанчик. Так все и строится в Иерусалиме. Основание – это могильная плита времен второго Храма. Вверху – «гармошка» крестоносцев. А фонтанчик построил Сулейман Великолепный. Между прочим, из человеколюбия – здесь бесплатно попить можно было. И не разово, как на твоей дискотеке, а всегда. <…> Зря я ему все это говорила. Все равно этот нательный крестоносец Линь не может понять, что так же построена вся наша жизнь в Иерусалиме – из разных частей разного прошлого, получившего вторую жизнь (1,1, Белла-4, абз. 5–6).

История – это письмена, стирающие письмена. Широкие площади городов и великолепные парки стоят на месте прежних гильотин и скотобоен. Храмы строятся на руинах прежних храмов в попытке стереть историю, но память воскрешает ее в виртуальном пространстве сознания. Если установление преемственности между прошлым и настоящим в доминирующем дискурсе по каким-то причинам запрещено или ограничено, если уничтожение знаков памяти делает невидимой физическую связность истории, тогда единственно возможной остается связность виртуальная, и она может быть реализована в сети, чья виртуальность имеет одновременно физическую и метафизическую природу. Мы живем во времена, когда нетнеизм, придуманный Михайличенко и Несисом, становится едва ли не единственным способом честно поразмышлять об истории и современности.

В то же время любое место, любая тропа в Иерусалиме ведут сетевого мыслителя – человека скользящего – к осознанию разрушения связности самой сети. Разрушение оказывается парадигматическим воплощением истории и, следовательно, сетевого мышления, лежащего в основе истории. Сеть, будучи средством коммуникации, соединяет разрозненные руины прошлого, но не восстанавливает их цельности, которая возможна только в настоящем и только в воображении. Она компенсирует разрушение реальности, одновременно становясь символом разрушения. Каждый момент скольжения, то есть каждый переход к новому сайту в сети приводит, условно говоря, к закрытию и исчезновению с экрана сознания предыдущего. В этом принципиальная опасность таких переходов, сравнимых с бегством библейского царя Седекии из Иерусалима в Иерихон: они приводят к снижению стабильности системы (в одной из своих игр исторического экстрима герои пытаются отчасти повторить этот путь древнего царя). Скольжение по историческим или социальным сетевым линкам есть, в символическом смысле, бегство от царства, срыв жеста присвоения без уверенности, что следующий такой жест окажется удачней. Седекия был схвачен вавилонянами, которые совершили над ним то же, что Эдип сделал с собой, потеряв царство: они ослепили и изгнали его. Это не просто кастрация во фрейдистском смысле слова; говоря языком сети, это событие равноценно закрытию окна на экране компьютера без уверенности, что откроется другое, открытость бездне «черного зеркала». Все, что соединяет нас с веб-сайтом, – это лишь ссылка, короткая строчка гипертекста, и она всегда может оказаться битой. Это не ошибка и не баг, а, скорее, случайность, встроенная как вероятность в процесс коммуникации, познания и понимания, в переходы внутри сети: пустое окно, из которого ничего не видно, никуда не ведущая пещера, черный коридор урбанистического кошмара. В контингентности гомологичных друг другу сетей компьютера, истории, культуры и разума проявляется их тождество реальности, а человек скользящий оказывается моделью познания последней. Как уже было сказано, с философско-антропологической точки зрения это ослепленное и опустошенное окно оставленной в прошлом, но так и не вполне присвоенной гиперссылки выполняет в сети роль жертвы.