Неуловимая реальность. Сто лет русско-израильской литературы (1920–2020)

В тесном зальце они остановились против небольшой картины, написанной светло, но не ярко. Мужчина лежал на животе, покусывая травинку, и глядел в сторону, а женщина сидела у его головы, немного откинувшись назад и опираясь рукой о землю. Она улыбалась чуть растерянно, но в этой улыбке была сила и власть над мужчиной и над всем миром. А мужчина грыз себе травинку, и на душе у него было скверно, и не хотелось ему ни вставать, ни уходить от женщины, ни обнимать ее.

– Он ревнует, – сказала Мама. – Глупый… <…> – Как ты думаешь, он правильно делает, что ревнует? А ты меня можешь ревновать?

– Могу, – подумав, сказал Нолик.

– Но ведь никого нет! – сказала Мама. – Все исчезли, к кому можно б было ревновать.

– Ну и что ж, – упрямо сказал Нолик. – Вот этот, с травинкой – ему тоже, может, только кажется, а на самом деле ничего такого нет… Если б ты ко мне сегодня хуже относилась, чем вчера – я б тебя ревновал. Тебе ж от этого плохо не будет, ты даже и не догадаешься. Просто я тебя люблю, поэтому лезут в голову всякие мысли. А что никого, кроме нас – так мы ж-то не каменные, мы, все же, люди. У нас только и осталось, что между нами [Маркиш 1987: 33–35].

В последней сцене романа описание звучит так:

Ну да, вот она, эта картина: он, Нолик, лежит на животе, покусывая травинку, а Мама сидит рядом, у его головы, опираясь на руку и немного откинувшись назад. Она улыбается чуть растерянно, и в этой улыбке сила и власть над Ноликом и над всем миром, старым и новым. А Нолик грызет себе травинку, и в душе его нет надежды, а только боль и страх; он не хочет ни вставать, ни уходить, ни принимать решений – а только обнять Маму и так остаться навсегда [Маркиш 1987: 184].

Эта картина служит символом того, что Маркиш называет «между нами»: в первом случае оно принимает форму ревности, а во втором – регрессивной эдипальной привязанности к матери, символизирующей власть, порядок и связность существования. Однако эти формы, как психологические, так и социокультурные, относятся к порядку воображаемого, это то, что «только кажется». И в самом деле, вскоре после первого разговора о картине выяснится, что не все погибли, что человечество не исчезло, а превратилось в уменьшенную модель самого себя. Реально же только то, что «между ними». Оно, в отличие от жестокой эвидентности всемирной катастрофы и расчеловечивания, инвидентно, неуловимо. Познается это реальное скорее от противного. Систематически и достаточно жестко на протяжении романа автор демонстрирует различные формы разрушения связующего людей «между»: в сознании милитариста другой – это объект агрессии; в матриархальной секте мужчины унижены как существа второго сорта; в отношениях старика и мальчика, живущих на земле и от земли, больше идеологического насилия, чем любви; сумасшедший ученый создал рабовладельческое общество, в котором рабами являются условные умирающие больные.