Неуловимая реальность. Сто лет русско-израильской литературы (1920–2020)

Рассмотрим два фрагмента романа: сцену встречи Каца с Ледневым, хранителем музея в заштатном городке на берегу Аральского моря, а в музее – подвала, где ему удалось спасти десятки картин авангардистов, обреченных большевиками на уничтожение; и сцену встречи Каца со своим большевистским двойником и однофамильцем. Сцена в подвале музея в Кзылграде происходит примерно в 1948 году:

– Я вам расскажу, – сказал Леднев. – Это одно из всесоюзных секретных кладбищ авангарда, а я – кладбищенский сторож. Сторож – но не могильщик! Так вышло. <…> Мрачный подвал, более напоминавший расстрельный застенок, чем музейный запасник, стал его теплым домом, его Шамбалой. Секретное царство молча существовало, и смотритель дал бы изрубить себя на куски, прежде чем незваный гость пересек его границу. <…>

– Колбаса – конская, – сказал Леднев. – Вам можно?

– Сейчас вы спросите, не устроил ли я в медресе синагогу, – сказал Кац. – Нет, не устроил. И конскую колбасу мне можно, и свиные отбивные. И устрицы во льду, свежо и остро пахнущие морем. Бог не так суров, чтоб лишать избранный народ устриц во льду.

– Вы думаете? – покосился Леднев.

– Да, я так думаю, – сказал Кац. – Ия скажу вам, почему: потому что Бог не ханжа, и он обладает абсолютным чувством юмора. Дело тут, как вы понимаете, не в устрицах. Вон Малевич мечтал о супрематическом мире для всех: для вас, для меня. Кто не согласится такой мир принять, того надо переделать, перестроить. Переломить в конце концов… Единообразный, единомысленный мир, похожий на геометрическую фигуру. Душегубка, мрак! А ведь миров-то столько, сколько людей живет на земле. <…>

– Мы с вами спустились в рай, здесь праздник, здесь дают горячую пшенную кашу в золотых мисочках и лимонад в звездных чашах. <…>

– За вас, – поднимая рюмку, сказал Леднев. – Кстати, Кац – это ведь еврейская фамилия?

– Сугубо, – сказал Кац. – А что? Сумасшедшие вроде меня не приписаны к какой-нибудь нации: мы сами по себе нация. Но если б у меня был сын, он, наверно, был бы еврей – хотя бы для милиции. <…>

– Вы любите местечко? – спросил Леднев. – Ну это естественно, раз вы там родились.

– Ничего не естественно! – сердито сказал Кац. – Местечко – резервация, домашний арест. Мой отец родился в местечке, а я сам там никогда не был. Я родился в дороге, как цыган… Зачем вам это?

– Теперь вы человек отсюда, – поднявшись из-за стола, Леднев торжественно обвел рукой стены своего подвала. – Ия должен, обязан знать вашу биографию – для будущего.

– Райский отдел кадров, – усмехнулся Кац. – Адам, Ева и Николай Васильевич – змий-кадровик [Маркиш 2004: 143, 154–156].