Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1

В час полночный, близ потока
Ты взгляни на небеса:
Совершаются далеко
В горнем мире чудеса.
Ночи вечные лампады,
Невидимы в блеске дня,
Стройно ходят там громады
Негасимого огня.
Но впивайся в них очами —
И увидишь, что вдали
За ближайшими звездами
Тьмами звезды в ночь ушли.
Вновь вглядись – и тьмы за тьмами
Утомят твой робкий взгляд:
Все звездами, все огнями
Бездны синие горят.

В час полночного молчанья,

Отогнав обманы снов,
Ты вглядись душой в писанья
Галилейских рыбаков, —
И в объеме книги тесной
Развернется пред тобой
Бесконечный свод небесный
С лучезарною красой.
Узришь – звезды мысли водят
Тайный хор свой вкруг земли.
Вновь вглядись – другие всходят;
Вновь вглядись и там вдали
Звезды мысли, тьмы за тьмами,
Всходят, всходят без числа, —
И зажжется их огнями
Сердца дремлющая мгла.

Я рано начал следить за современной поэзией, но приворожил меня тогда пока еще только Есенин» Я попробовал почитать его маме. Она была убеждена» что» из Назарета ничего доброго быть не может»[26]. Но когда я читал ей Есенина, я чувствовал, что он доходит до ее сердца. И только чтобы не признать себя побежденной, она остановила меня:

– Нет, ты все-таки больше мне этого не читай!

Я возобновил свои попытки, и кончилось тем, что мать причислила Есенина к лику любимых своих поэтов.

В 26-м году мы с ней на короткое время съездили в Москву, и она избёгала весь центр, чтобы достать сборник стихотворений Есенина.

Киоскерша на Арбате ответила так:

– Нет у меня Есенина. Он помер и больше ничего не сочиняет.

В какой магазин ни зайдем – во всех видах произведения Ленина. В одном из магазинов моя мать огорошила продавщицу тем, как она, оговорившись, поправилась:

– Нет ли у вас Ленина?.. Тьфу!.. Есенина!

В конце концов нам посчастливилось.

Моей любви к Есенину не поколебал в своих суждениях о нем даже Бунин, сваливший и разбивший вдребезги – так, что и не склеишь, – блоковских «Двенадцать», хотя, впрочем, они и так уже стояли на самом краешке моих литературных пристрастий.

Мне еще до гибели Есенина попадались его стихотворения в журналах – попадались и залегали в памяти.

Я в твоих глазах увидел море,
Полыхающее голубым огнем.

Такие строки особенно радовали глаз на фоне лефовских газетных агиток и «песен о железе», в общем на один лад распевавшихся «пролетарскими» поэтами.

Пастернак в своей автобиографии признался, что ему не все нравится у Есенина. Я бы сказал, что мне далеко не все нравилось у Есенина даже на первых порах моего знакомства с его поэзией. Я уже не говорю о мерзости его кощунственных «Иноний», по-видимому, все-таки не глубоких, ибо признался же он потом:

Стыдно мне, что я в Бога верил,
Горько мне, что не верю теперь.

И что выражают строки из предсмертного его стихотворения, как не смутную веру, точнее – надежду, на бессмертие?

До свиданья, друг мой, до свиданья.
…………………………………………..
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.

Мне уже тогда претила почти вся любовная лирика Есенина.

Ты меня не любишь, не жалеешь,
Разве я немного не красив?

Это и пошло, и не совсем грамотно.

Я не любил и не люблю его эпических поэм, потому что они попросту слабы. В «Анне Онегиной» я не находил и не нахожу ни одной истинно поэтической строчки. Есенинские неологизмы в устах мужика нестерпимо режут слух («Богаты мы лесом и водью…»). Режут слух чувствительно-романсные красивости, опять-таки малограмотные («Был вечер задумчиво чудный, как дружья улыбка в лице»). Я уже тогда понимал, что в «Пугачеве» историей не пахнет, что сами по себе хорошие стихи о юности, отзвеневшей черемухой, в устах Емели звучат комически фальшиво. Меня корежило от есенинских «Стансов». Чем бы Есенин ни клялся, а я все-таки ему не верил, что для него, неповторимого певца природы, фонари стали прекраснее звезд. У меня не было ни малейшей охоты «задрав штаны, бежать за комсомолом».