Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1

И где Есенин, как мне представлялось тогда и в чем я совершенно уверен теперь, бесподобен – это в ощущении своего духовного и физического родства с животным и растительным миром. Есенин заставил нас посмотреть на животных и на растения иными глазами, потому что сам увидел в них душу жи́ву. Есенинские лисица, корова, собака, пес из «Исповеди хулигана», собака Качалова, сукин сын из одноименного стихотворения живут во мне, как мои родные, как мои друзья.

Есенин имел право назвать в «Кобыльих кораблях» кобелей братьями, а сук – сестрами, а в стихотворении «Мы теперь уходим понемногу…» все зверье – «братьями меньшими», потому что он любил животных именно братской любовью. В «Кобыльих кораблях» он зовет зверей прийти к нему – он хочет разделить их отчаяние:

Звери, звери, приидите ко мне,
В чашки рук моих злобу выплакать!

Он гордится тем, что никого из них не огорчит:

Буду петь, буду петь, буду петь!
Не обижу ни козы, ни зайца.

Для животных у него постоянный эпитет: милый. В «Сорокоусте» он обращается к жеребенку:

Милый, милый, смешной дуралей…

В стихотворении «Я усталым таким еще не был…» – к птицам:

Шлю привет воробьям, и воронам,
И рыдающей в ночь сове.
Я кричу им в весенние дали:
«Птицы милые…»

В стихотворении «Собаке Качалова» – к Джиму:

Ты по-собачьи дьявольски красив,
С такою милою доверчивой приятцей.
……………………………………………
Мой милый Джим…

Животные в долгу у него не оставались. По свидетельству Качалова, хорошо рассказавшего о внезапно возникшей дружбе Есенина с Джимом, после гибели Есенина Джим затосковал, как видно почуяв ее, и в конце концов заболел психически.

Есенин не просто любуется растениями, он и к ним испытывает нежность старшего брата:

Там, где капустные грядки
Красной водой поливает восход,
Клеиеночек маленький матке
Зеленое вымя сосет.

Уж не для крестьянина ли праздник – урожай? А для Есенина сбор урожая – это бойня:

Режет серп тяжелые колосья,
Как под горло режут лебедей,
……………………………………………
Каждый сноп лежит, как желтый труп.
На телегах, как на катафалках,
Их везут в могильный склеп – овин.
……………………………………………
А потом их бережно, без злости,
Головами стелют по земле
И цепами маленькие кости
Выбивают из худых телес.

Никому и в голову не встанет,

Что солома – это тоже плоть…

Задолго до открытия ученых-биологов крестьянский паренек из села Константинова Рязанской губернии почувствовал, что растениям больно…

Мою мать спрашивали, не слишком ли рано подпускает она меня к «взрослым» книгам. Она на это отвечала:

– От хороших писателей вреда быть не может.

Ей возражали, что сейчас я самого главного в них не пойму, а потом мне будет скучно их перечитывать.

У матери был готов ответ и на это:

– Пусть сейчас он далеко не все поймет, но что-то же да заставит его призадуматься, что-то пробудит в нем «чувства добрые». При первом чтении его, конечно, захватит сюжет, а когда он станет перечитывать, ход событий уже не будет его отвлекать от мыслей, от чувств, от картин, от красоты слога, от красоты стиха…

Именно так, от чтения к чтению, я и сживался с книгами. Если книга задевала меня за живое, я перечитывал ее вновь и вновь и каждый раз отыскивал – и все еще отыскиваю – что-нибудь такое, мимо чего я прежде проходил безучастно и тем обеднял себя. Вот так я потом по многу раз возвращался к особенно поразившим меня творениям живописцев, ваятелей, зодчих, к особенно полюбившимся мне картинам природы и вглядывался в них, задерживаясь на подробностях.

Я сделал полудобровольный, полувынужденный скачок – от сказок прямо к русской классической прозе.

Так называемых «путешествий» и «приключений» в отцовской библиотеке, постепенно переходившей в мою собственность, не оказалось, а достать их было трудно: в библиотеках Жюль Верн, Майн Рид и другие писатели «для детей и юношества» были зачитаны влоск. Новых поступлений библиотеки не ожидали: страна пережила книжный голод, а потом этих авторов долго не переиздавали.