Невечная мерзлота

В Мирном знают, — не отводя глаз от портрета Гагарина, произнес Павел. — Кузьмич мне шепнул. Кузьмич — наш, я все сделал. От премии ты правильно отказался, это зачтется.

Сегодня он вовсе не был похож на того дряблого старика с ввалившимися глазами и синевато-белым лицом, какого застал Виктор в свой последний приезд.

— Станок-то смонтировали? Установили? — спрашивал Павел, будто смену от напарника принимал.

До конца дня они работали рядом, где Виктор, там и Павел, и обоим было радостно сознавать свое единство. Лунев радовался тому, что снова не одинок, а Сидельников был горд, что нашел в свое силы прийти на выручку.

— Да! — вспомнил старший брат перед ужином.— Там Галка и Люлек тебе передачу... — он отыскал чемоданчик, достал электрогирлянду для новогодней елки. Вот. Чует мое сердце, мы Новый год тут встретим. А мать посылку прислала...

— Сыр, масло, икра и конфеты «Чародейка», механически отозвался Виктор.

— Ты чо, недоволен, что ли? Что может, этсам, то и шлет. Не она — был бы ты хиляком последним. А то вон какого боровка откормила!

Их мать, Калерия Степановна Сидельникова-Лунева, работала заместителем главврача южного санатория, была женщина дородная, ванильно-нежная, а в гневе крутая. Она гордилась тем, что самостоятельно подняла на ноги троих детей, вырастила их здоровыми, сильными, а главное — дружными.

— Мне тут один заявил: «Сила есть — ума не надо».

— Ну, ты б ему и показал силу.

— Не, Паш, сейчас время такое, надо не силу — ум показывать.

— Показал?

— Ум-то? Через неделю увидим.

За ужином мастер представил настороженной бригаде своего старшего брата, прибывшего на помощь. Кое-кто облегченно вздохнул — всякое уж думали об этом постороннем на буровой.

Работали и после ужина.

Виктор и Павел ночевали на одной кровати, валетом, просыпались оттого, что во сне задевали друг друга, и радовались своему братству.

— А не слишком ты бригадиру доверяешься? — спросил Павел на следующий день,

— Постнову? Да ты что!

— Не «что», а точно. Мне тут свои... дали знать: он твоим допросам оценку давал. Мол, превышаешь полномочия и вообще зарвался. Так что поимей в виду.

— Эдик? Обо мне?! — Лунев никак не мог понять, о чем они говорят. Павел сетующим голосом начал: вот всю жизнь Виктор меряет других по себе, а ведь они не такие...

— Как ты сказал? Тебе свои?.. Кто — свои?

— Ну, свои люди, — с гордецой улыбнулся Павел. — Я тут, этсам, не только на переноске тяжестей...

— Паш, я тебя серьезно прошу: без меня — ни шагу! Ты моих парней не знаешь. Ни шагу, не обижайся. А то я по всей тайге побегу бригаду собирать.

— Не побежишь, — смущенно успокаивал тот. — Не беспокойся, ничего я особо и не делал. Уши слышат, глаза видят...

Виктор как-то не замечал раньше, что он выше брата на голову с лишним, и вот теперь заметил это и поторопился закончить неприятный разговор, выскочил из балка. Первым ему встретился Стрельников, Виктор вспомнил, как работает их доброволец, и решил поддержать его:

— Сколько тебе на базе платят-то? На круг?

— По-разному, зависит от вызовов. Двести-триста...

— Иди к нам помбуром, пятьсот гарантирую. Работаешь больно хорошо.

— Да как не работать — шкуру спасаю.

— Зовут тебя?..

— Андрей.

— Не «шкуру», Андрей, и не «спасаю». Мог бы, к примеру, о своей путевке вспомнить, комсомольской.

Стрельников смутился.

 

Глава семнадцатая ЛЕШЕНЬКА ЧИБИРЯЕВ

Вчера работали прямо-таки в сумерках, солнце так и не показалось, а низкая облачность переходила в туман. На ящиках, на трубах, на всех поверхностях утром лежал белый слой пороши. И наша буровая немного замаскировалась, а то любой мог бы догадаться, что вышка горела.

Столько разного произошло в эти дни, что даже некогда в дневнике записать. Ну, прежде всего — пожар. После него я неделю ходил и... Но, слава богу, никто не заметил. Просыпаюсь, а там ревет, гудит, все красное- красное, и тайга как раскаленная. Я думал, уже балки горят. Кричу — своего голоса не слышу. Жуть. Думал: засмеют — уйду! — и без того смешки каждый день. Постнов меня раз так изобразил, что я тогда чуть не ушел. Но решил, что мужчина должен быть мужественным и стоять выше насмешек. Меня Орлов, Владимир, начал «Лешенькой» называть, я самый младший в бригаде. Ну, Лешенька, Лешенька... А Постнов встал однажды, ноги кренделем, рукой будто кошечку гладит и приговаривает: «Ленушка, Ленушка...» Хохот, естественно. Как только Еленой не окрестили. Что за люди, все смешно им.

Хорошо, что никто не видел, а то бы... Я не знаю, как так получилось, но, когда все побежали, я спросонья вскочил, тулуп накинул и тоже побежал. Но... в общем, малодушно, конечно, я в другую сторону побежал. Все были в таком шоке, что никому и в голову не пришло смотреть, кто есть, кого нет. Боялся, следы увидят, я ж через сугробы махнул. Ну потом опомнился, вернулся, шапку надел и сзади к ним подошел. Помогать тушить, будто с самого начала был рядом. Пронесло, не заметили.