Невероятная частная жизнь Максвелла Сима

— Я давно знал, что биржа — жуткое место, — продолжил он. — Но я также замечал, что люди, работающие на бирже, хотя все они поголовно — ужасные зануды, никогда не нуждаются в деньгах. Конечно, многие из них унаследовали денежки от мамочки с папочкой. Большинство брокеров заканчивали Итон — и половина джобберов тоже, — а нам известно, что такого сорта образование недешево. Тем не менее они делают вид, что в их мир двери открыты для всех, включая выпускников государственных школ вроде меня, и я предположил, что если вникнуть в то, каким образом большие объемы наличности меняют хозяев, то и мне в итоге кое-что перепадет. Но видимо, я был наивен. А в придачу у меня к этому бизнесу душа не лежит. Я не люблю деньги с такой страстью, чтобы всю жизнь думать только о них. Вот что отличает меня от Криспина.

Криспином Ламбертом звали джоббера, к которому был приставлен Роджер (или, как предпочитал выражаться мой друг, «с которым он сотрудничал»).

— Ты с ним ладишь? — спросил я.

— О, вполне. Со скидкой на гнилые стандарты межчеловеческих контактов, царящие на бирже, Криспин — приличный малый. И все же он — типичный продукт системы. С виду Криспин — само обаяние. При первом знакомстве создается впечатление, что на свете нет парня дружелюбнее. Но под этой маской таится фундаментальная безжалостность. Ничто он так не любит, как деньги, и он жаждет денег, и употребит все средства, имеющиеся в его распоряжении, чтобы добыть их. Вот что я имею в виду, когда называю этих людей беспросветными занудами. Для меня деньги — средство для достижения цели. Я бы потратил их на путешествия — повидать мир, попутно ни в чем себе не отказывая. Покупал бы лучшие места в опере. Обзавелся бы парочкой Пикассо. Но для Криспина и ему подобных деньги и есть цель. На большее их воображения не хватает. Что ж, прошу прощения, но, по-моему, это чересчур скучное мировоззрение. Мелкое. Поверхностное. Никчемное. Ну скажи на милость, что творится в головах у этих людей? Где их духовная жизнь?

— Разве у него нет каких-нибудь… любимых занятий? Хобби, увлечений?

— Он помешан на лошадях, — признался Роджер. — Изучил эту область досконально. Знает, как зовут любого тренера в любой конюшне страны. Но я сомневаюсь, что это доставляет ему удовольствие. Он лишь делает ставки с целью выиграть. И, как видишь, все опять сводится к деньгам.

Случилось так, что спустя месяца полтора я лично познакомился с Криспином Ламбертом; к тому времени в моих отношениях с Роджером произошли едва заметные, однако настораживающие сдвиги. Во-первых, я на себе испытал, как Роджер умело — и, судя по всему, с наслаждением — создает неловкие ситуации. Мы отправились в Стоктон-на-Тизе смотреть постановку «Тита Андроника» — актеры играли в современной одежде и не на сцене, а в офисах районного муниципалитета. Это новаторство было встречено прессой с изрядной долей одобрения, но Роджер презрительно кривился. Через двадцать минут после начала представления он встал и объявил во весь голос:

— Сдается, леди и джентльмены, бездарная деревенщина вздумала надуть нас. Эти кретины валяют величайшего драматурга в навозе, и я не намерен терпеть долее это безобразие. Любой, кто присоединится к моему немедленному исходу в ближайший паб, станет моим гостем. Идем, Гарольд.

По случаю посещения театра Роджер был одет в свою излюбленную черную накидку на шелковой подкладке. Эффектным и решительным жестом закинув полу накидки на плечо, он зашагал по ногам зрителей, волоча меня за собой, и, пока мы, спотыкаясь, пробирались к выходу, все (включая актеров) взирали на нас с удивлением и возмущением. Для меня, склонного проявлять смиренность и стушевываться независимо от обстоятельств, это стало тяжким испытанием. Мои щеки пылали при мысли о том, что сотни пар глаз устремлены на нас с Роджером, тогда как мой приятель явно смаковал момент. Оказаться в центре внимания — вот что он любил больше всего на свете. Позже, когда мы сидели в пабе, он от души веселился:

— Кто-то должен был сказать этим идиотам правду. Все прочие таращились на сцену, как стадо загипнотизированных баранов. — Заметив наконец, что я расстроен и смущен происшедшим, он принялся ругать меня за робость: — Гарольд, тебе недостает силы духа. Ты слишком запуган всяческими запретами и до смерти боишься не только высказать собственное мнение, но даже сформулировать оное. Такие, как ты, согласятся на что угодно, лишь бы сохранить status quo. Боюсь, ты никогда ничего не добьешься в жизни — не с твоим характером.