Невероятная и печальная судьба Ивана и Иваны

Ивана слушала его с нарастающим ужасом. Ведь она в отличие от брата с первого же дня в Кидале просто купалась в счастье и по-настоящему влюбилась в свое новое окружение; сначала в природу – эти полупустынные дали восхитительного розоватого оттенка, а вскоре и в людей, красота и изящество которых затмевали нищенские условия обитания. Она с детства обожала музыку и поэтому мгновенно подпала под очарование гриотов и гриоток; она даже записалась на курсы вокала одной из учениц Фанты Дамба, певицы с изумительным голосом, в наши дни, увы, забытой. Кроме того, Ивана начала учить местные языки и уже немного болтала на бамбара и фула. Да и работа увлекла ее не на шутку. В приюте для сирот имени Сундьяты Кейта жило всего двадцать воспитанников, так как африканские семьи стоят друг за друга горой, и никто не желал отдавать на сторону детишек, у которых один или оба родителя погибли в теракте. Где тетя, где дядя, где седьмая вода на киселе – все боролись за опекунство.

Утром она купала малышей, потом кормила, как мать-наседка, потом учила, как соблюдать гигиену, и с увлечением пела им песенки из собственного детства – «Всем, ребята, нужно знать, как капусту нам сажать», а еще – «Братец Жак, братец Жак, спишь ли ты, спишь ли ты? Колокол звонит, колокол звонит, динь-динь-дон».

Ивана стала умолять брата:

– Умоляю тебя, ну потерпи немножко. Подумай, как огорчится мама, если мы вот так сразу уедем из Мали. Давай подождем несколько месяцев, и, если ты будешь по-прежнему несчастлив, мы поговорим и примем решение.

Иван не умел отказывать сестре и согласился остаться в Кидале, где вскоре волей-неволей приобрел двоих друзей. Первого звали Мансур. Он был сыном одной из сестер Лансана, которая умерла при родах, причем чрезвычайно тяжелых. Все обвиняли в смерти матери самого Мансура, и несчастный ни в чем не находил утешения. Он стал посмешищем для всего поселка: заморыш с вечно хмурой, неприветливой миной и в довершение всего – с писклявым голосом, который вызывал у всех, кто его слышал, приступ безудержного смеха. Из-за шумов в сердце он не смог работать в милиции, что, конечно, тоже не добавило ему уважения соплеменников. Его упрекали в том, что он вообще ни разу не сделал ничего хорошего. В настоящее время Мансур работал в ресторане в центре города, «Балайó», – так себе забегаловка без претензий с хозяевами-французами, где занимал не самую престижную должность судомойки.

Между ним и Иваном мгновенно возникла симпатия. Оба почувствовали, что словно сделаны из одного теста – того самого, из которого слеплены все неудачники на свете. У Ивана, собственно говоря, никогда не было друзей – все его мысли занимала сестра. Он впервые открыл для себя радость общения с человеком, чьи реакции, горести и умозаключения ему близки. Он, к собственному удивлению, стал рассказывать Мансуру о своем детстве, которое привык считать совершенно неинтересным. Он находил непривычные для себя слова для описания родной страны, матери, бабушки и бесчисленных мелких событий, которые вдруг всплывали в его памяти и буквально переполняли его. Как-то вечером друзья сдвинули свои стулья поближе и болтали ночь напролет. Мансур, привыкший больше молчать под градом привычных насмешек, высказывал все, что у него накопилось. Он часто повторял:

– Надо валить отсюда. Это не страна, а прихвостень Европы, здесь не было создано ничего уникального, и хорошего здесь ждать не приходится. Надо валить в Европу, чтобы вырвать ее из когтей капитализма.

Ивана не слишком убеждали речи друга. Еще меньше, чем шоколадоварение, его отвращали идеи насилия, которые он совершенно не разделял. Да, он и сам мечтал уехать в Европу, но не для того, чтобы «уничтожить капитализм», – а в поисках лучших условий для жизни, заметно отличающихся от тех, что он видел в Гваделупе и в Мали. Иногда Мансур позволял себе весьма серьезные обвинения: он утверждал, что Лансана – пьяница, он даже придумал ему прозвище «алкоотшельник».

– Алкоотшельник? – Иван ничего не понял. – Что ты хочешь этим сказать?

Мансур ответил, понизив голос:

– А ты не замечал, как он ведет себя, когда возвращается вечером домой? Приходит весь скрюченный, быстренько запирается в своей хижине и выходит только с первыми лучами солнца. А все потому, что он напивается, а потом испытывает похмелье.