Невероятная история Макса Тиволи

Ну не совсем навсегда, разумеется. Я обманул судьбу, и Элис вновь рядом: лежит на солнышке в белом купальном костюме и подпевает радио. Она перевернулась на живот, на загорелом женском теле остались следы от шезлонга, я хотел погладить их, убрать покрасневшие полоски, стереть их с моей милой Элис. Она немного вспотела на жаре. И в пятьдесят выглядела стройнее, чем в сорок.

– Сэмми, передай мне бокал, – попросила Элис, однако Сэмми слишком высоко залез на дерево и не мог ей помочь.

– Мам! – воскликнул он. – Смотри, где я!

Его маленький папа сидел и улыбался, мама приподняла краешек шляпки. Радио завывало: «Застегни свое пальто! Если сильный ветер!»

– Позаботься о себе! – подхватила Элис.

– Моя ты в целом свете! – допел я тоненьким мальчишеским голоском.

Знаешь, чем я занимался после твоего ухода, Элис? Знаешь, как произошло это чудо и почему я теперь сижу рядом с тобой, просматривая комиксы и жуя жвачку? Потому что я хотел умереть и в поисках гибели притворился двадцатидвухлетним юношей, а затем отправился в армию. Да-да, Элис, мне за сорок и я не знал, что в моей жене зародилась новая жизнь. Я тренировался, пока мой мозг не опустел. Затем, месяц спустя, у меня появился шанс осуществить свое желание и попробовать смерть на вкус. Я ушел на войну.

Элис, твой бокал с ледяным джином стоит около меня.

– Я принесу, – сказал я и вручил тебе холодное стекло с позвякивавшим льдом.

– Спасибо, малыш.

Ты взяла джин, от запотевшего бокала мои пальцы намокли. Глоток, облегченный вздох – ты подмигнула мне и вернулась к полуденной дреме. Я вообразил, как позже, когда солнце уйдет, ты снимешь купальный костюм перед зеркалом и восхитишься новыми линиями загара – изюминкой твоей взывающей к поцелуям кожи.

– Прохладно, – вздохнула ты и отдала мне бокал. Я распахнул грудную клетку и вставил его туда вместо сердца.

Часть четвертая

1 сентября 1930 года

Сэмми, я пишу это при свете луны и светлячков, вдали от нашего дома и его эксцентричных современных шумов, вдали от Бастера (должно быть, он сейчас воет), вдали от домашней летней скуки. Я пишу это на берегу бурлящей реки. Белый лунный призрак. Моя семья спит поблизости; жена и сын, мама и брат и другие. По моему детскому лицу текут слезы, мне надо подождать, пока они остановятся. Вот. У нас пикник.

Когда несколько недель назад Элис выдвинула эту идею, я чуть не подпрыгнул от счастья. Казалось, судьба предоставила мне еще один шанс – возможно, последний – собрать в пещере всю мою семью. Я воображал, как мы вместе будем разводить огонь, петь песни и жарить колбаски на длинных заточенных палках, переглядываясь сквозь дым, посмеиваясь, перешептываясь, когда нам, городским франтам, послышится рычание медведей (давно вымерших в этом абсолютно безопасном штате). Я представлял себе темную ночь в палатке, где мы бы втроем хихикали перед сном. Во мраке я мог бы снова почувствовать себя мужчиной, отцом, лежащим рядом с женой и сыном, в воздухе парили бы совы, йодлем вопили бы лягушки, на крыше палатки шелковым пятном лежала бы луна. Во мраке у нас почти есть шанс вести жизнь, о которой мы мечтаем.

Все вышло совсем не так.

– С нами поедет Родни, – сообщил Сэмми, когда мы паковали вещи. Элис надписала наше детское белье. Я провел большим пальцем по трем черным буквам.

– Кто?

Сэмми, как всегда, вперил в меня гневный взгляд:

– Родни. Твой доктор, Куриные Мозги.

– Не может быть!

– Может. Он поведет машину. Весь этот дурацкий пикник затеял он. И по-моему, ничего хорошего нас не ждет.